Эрион. На краю мира
Шрифт:
– Скоро все три небесных тела сойдутся, – тихо произнесла Лана будто сама себе. – Бабушка говорила, что, когда спутники сливаются в один, происходит что-то важное.
– Про это нужно не у бабушки спрашивать, а у Готрина – он больше знает про небесные тела, – заметила Тора.
– Бабушка тоже много знает.
– Может, хватит? – снова спросила Тора и показала ей свою банку. – Этого должно хватить. Я уже устала.
Лана посмотрела на свою добычу. Длинные, красноватые черви нервно извивались между жирными белыми телами личинок, пытаясь спрятаться под ними, зарыться как можно глубже. Но их беда заключалась в том, что у банки было дно, и они, прячась друг под другом, неизбежно снова и снова показывались на поверхности. В банке Торы личинок было мало,
– Пожалуй, хватит на сегодня. Но завтра опять придется идти.
– Ты всегда так говоришь, сколько бы мы ни насобирали! Поэтому какой смысл собирать сегодня много, если завтра все равно нужно опять собирать?
– Какой смысл мне снова объяснять тебе то же, что объясняла вчера и позавчера? – спокойно спросила Лана, поднялась с земли и отряхнулась. Сырая земля прочно въелась в штанины на коленях. Нужно будет подождать, пока высохнет, потом уж стряхнуть. Глядишь, мама и не заметит.
– Так что, мы идем? – недоверчиво спросила Тора.
– Я же сказала, что на сегодня хватит.
Глава 4
Изгиль расслабленно развалилась в старом, потрепанном кресле под кривым навесом, с ветреной стороны прикрытым мутной пленкой. Навес хоть и был кривым, но еще достаточно крепким, просто собран он был из того, что нашлось под рукой. Он стоял здесь с незапамятных времен и еще простоит лет сто. И навес, и это кресло сопровождавшие Изгиль всю ее жизнь, достались ей еще от родителей, а тем, видимо, от их родителей, потому что никто не помнил, как они появились и как выглядели, когда были новыми. Когда-то она – совсем юная девчонка нелепо смотрелась на фоне этих вещей. Казалось, будто Изгиль случайно забрела сюда из другого мира. Но сейчас она состарилась настолько, что разница в возрасте стала незаметной. Она сравнялась с вещами по возрасту. Теперь они стали словно единым целым. Ссутуленная спина так удобно устраивалась в спикну кресла, будто они были созданы друг для друга. Нет, не изначально, это проявилось со временем. Сухой, потемневшей рукой с искривленными пальцами Изгиль монотонно гладила подлокотник, прикрытый обрывками замусоленной, ветхой ткани давно неопределяемого цвета, и, шамкая беззубым ртом, бубнила что-то невнятное. Слов было не разобрать: то ли это была песня, то ли старуха от одиночества решила побеседовать сама с собой. Пожалуй, если прислушаться, это, все же, больше походило на песню, слова которой тут же уносил ветер.
Никто не знал, сколько ей лет. Да она и сама давно перестала считать свои годы. Пожалуй, с тех пор, как умер ее младший сын. По иронии судьбы или по воле каких-то могущественных сил ей суждено было пережить и всех своих детей, которые, в основном, умирали в младенчестве, и почти всех внуков. Остался лишь младший внук Тиарий и его три дочери – не слишком большое наследие от девятерых-то детей Изгиль.
Тонкая, совершенно белая прядь волос выбилась из-под платка и затрепетала на ветру. Не прекращая свою непонятную песню, Изгиль привычным движением заправила волосы обратно под платок. От некогда шикарной, тяжелой русой косы, которой завидовали подруги, осталась скудная белая веревочка, больше похожая на крысиный хвост, но Изгиль по привычке каждое утро заплетала косу и скручивала ее в пучок.
Время словно хотело испытать на прочность тощее тело Изгиль и нещадно давило на него невидимой тяжестью, стараясь сгорбить, согнуть. Вон и бед сколько на ее долю вывалило – наверняка, тоже, чтоб сломить. А она изо всех сил противилась. Могла себе позволить охнуть или склониться от невидимой тяжкой ноши, но только лишь, когда никто другой этого не видел. Да и вообще, редко кто видел ее вот такой задумчивой, тихой. Так редко, что, увидев, испугался бы и запереживал: а не случилось ли чего с бабушкой Изгиль? Да, время не щадит никого, будь то красавица или последняя страхолюдина, мужчина или женщина. Да вот хоть взять это кресло или хижину! Трудно поверить, что когда-то все это было новым.
Давно уже она сама не могла добывать себе шуструю пищу. Теперь самым ее излюбленным занятием было сидеть вот так под навесом и смотреть на унылый пейзаж. Свалявшиеся кучи древнего мусора создали свой собственный ландшафт – мрачный и серый. Но стоило только выглянуть солнцу, и вдруг то тут, то там посреди этой серости вспыхивали яркие звезды. Они переливались разными цветами, сверкали лучами, невозможно было поверить, что здесь обошлось без волшебства. Только не надо подходить ближе, чтоб не разочаровываться, потому что вблизи это оказывались всего лишь осколки битого стекла, попавшие сюда вместе с остальным хламом.
Изгиль еще издалека заприметила правнучек, направляющихся в ее сторону, и тут же преобразилась: выпрямилась, готовая подскочить и захлопотать, а морщинистое лицо расплылось в улыбке.
– Мы пришли! – оповестила Тора, как будто без ее оклика Изгиль этого не заметила бы.
– Ну-ка, ну-ка, что вы сегодня принесли? – старуха пошерудила рукой в банке, разгребая извивающуюся добычу. На пальцы тут же налипли кусочки земли, смоченные слизью, которую выделяли паникующие черви, но Изгиль это ничуть не смутило. – Хорошо. Очень хорошо. А тут что у нас? О, да никак многоножка?
– Это мое ведро, – гордо уточнила Тора.
– Голову-то вовремя ей открутили? Не отравимся? – Изгиль пытливо посмотрела на старшую из девочек.
– Ну, баа! Не в первый же раз! – обиделась Лана.
– Ладно, ладно, пойдем, – Изгиль усмехнулась, отряхнула руки, а остатки вытерла о широкие штаны, сшитые из разномастных кусочков, в которых угадывались крысиные шкурки, старая полинялая ткань, обшарпанные полоски кожи. Новые вещи перешивались из старых, тем милее они были. Лане нравилось угадывать в какой-то вещи ее предыдущую жизнь. Вот это кусочек от старой шапки, а это – бывшая рубаха, рукав, наверное. У маленькой Лилы было такое одеяло, собранное из множества кусочков от других вещей.
Изгиль поднялась с кресла, и Лана отметила, что уже почти на голову переросла бабушку. Невольно она выпрямила спину и вытянула шею, чтоб быть еще выше. Впрочем, почему невольно? Ей нравилось отмечать, что она становится выше. Меряться ростом с Торой было не интересно: сестра тоже росла, и невозможно было определить, на сколько подросла Лана – хоть замеряйся! А бабушка уже точно не росла. Подумать только, еще каких-то два года назад Лана смотрела на нее снизу вверх!
Изгиль потянула за тонкий трос, проходящий по верху навеса, через механизм, состоящий из нескольких шестеренок, и внизу, скрипнув, лязгнув, открылся люк. Девочки смело спустились следом за Изгиль в темное помещение. Они с измальства ходили к бабушке и знали про этот второй вход, ведущий прямиком в ее жилище. Такие верхние выходы были не у всех, только у некоторых, чьи жилища занимали самый верхний уровень. Но пользоваться этим выходом можно было только в теплый период, зимой большую их часть переметало толстым слоем снега. Редко кто продолжал и зимой поддерживать выход в нормальном состоянии, очищать его от снега. Изгиль уже не хватало на это сил. Остальные жилища располагались ниже. Чем глубже находилось жилье, тем тяжелее там было дышать. Зато там было тепло и можно было добывать личинок и крыс круглый год. А еще нижние уровни были ближе всего к воде. Так что во всем есть свои плюсы.
Раздалось несколько щелчков, и темноту озарил желтый свет масляной лампы. Убранство в убежище Изгиль было простое. Да и что нужно старому человеку для жизни? Удобная кровать, чтоб после проведенной на ней ночи не ломило кости, стол, чтоб готовить и принимать пищу, да стул, чтоб не стоя эту пищу принимать. Вместо стула у Изгиль было любимое старое кресло, которое перемещалось в теплое время из жилища на улицу, а с наступлением холодов – обратно. Вот так, сидя на улице, пристроив тарелку с едой на подлокотнике и задумчиво вглядываясь в унылый пейзаж, она и ела уже многие годы.