Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
Шрифт:
– А вы ничего не упустили?
– Например?
– Ну, я про эту неуклюжую горничную в доме Уоллесов – Доркас. Вы намекнули, что поняли одну очень важную вещь, когда она принесла вам кофе на площадке лестницы, но что это была за вещь, не сказали.
– Верно. Не сказал.
– И эта таинственная картинка, которую вы нарисовали и отправили в Скотленд-Ярд, – что на ней было? И для чего? И зачем она Стэнли Биру?
– Да, и этого я вам тоже не пояснил. – Пуаро хватило наглости принять извиняющийся вид, как будто у него не было выбора, говорить или нет.
Но я с бараньим упрямством стоял на своем.
– И для чего вам нужно
– Пуаро повсюду оставил пробелы!
– Не говоря уже о ваших более ранних умолчаниях. Что, к примеру, общего между тройным убийством в отеле «Блоксхэм» и поведением Дженни Хоббс в кофейне «Плезантс»? Вы же говорили, что усматриваете в этих событиях два необычайных совпадения.
– Действительно, говорил. Mon ami, я не объяснил вам все подробно потому, что хочу сделать из вас детектива.
– Это дело сделает из меня невротика, от которого не будет проку уже никому и никогда, – сказал я, позволяя своим чувствам раз в кои-то веки взять надо мной верх и вырваться наружу. – Оно сводит меня с ума.
Тут я услышал шорох, похожий на стук в дверь гостиной.
– Кто там? – крикнул я.
– Это я, – донесся из коридора встревоженный голос Бланш Ансворт. – Мне очень жаль, что приходится тревожить вас, джентльмены, но тут пришла одна дама, она хочет видеть мистера Пуаро. Говорит, срочно.
– Пусть она войдет.
Несколько секунд спустя я оказался лицом к лицу с известной художницей Нэнси Дьюкейн. Уверен, многие мужчины назвали бы ее поразительно красивой женщиной.
Пуаро в своей безупречной манере представил нас.
– Спасибо, что согласились уделить мне время. – Опухшие глаза Нэнси Дьюкейн показывали, что совсем недавно она много плакала. На ней было дорогое темно-зеленое пальто. – Мне ужасно неловко врываться к вам вот так. Пожалуйста, простите, что помешала. Я пыталась уговорить себя не приходить, но… как видите, не смогла.
– Пожалуйста, садитесь, миссис Дьюкейн, – ответил Пуаро. – Как вы нас нашли?
– С помощью Скотленд-Ярда, конечно, как настоящий bona fide [41] детектив. – Нэнси попыталась улыбнуться.
– А! Пуаро старается, находит себе дом, где его никто не отыщет, а полиция посылает всех, кто ни попросит, к его дверям! Но не волнуйтесь, мадам, ничего страшного. Я рад нашей нежданной встрече, хотя и немного удивлен.
– Мне хочется рассказать вам о том, что произошло в Грейт-Холлинге шестнадцать лет назад, – сказала Нэнси. – Надо было сделать это сразу, но вы так потрясли меня теми именами, которые я надеялась никогда больше не услышать, что я просто не смогла.
41
Добросовестный (лат.).
Она расстегнула и сняла пальто. Я указал ей на стул. Художница села.
– Это невеселая история, – сказала она и начала.
Нэнси Дьюкейн говорила тихо, глядя на нас затравленными глазами. Ее история полностью совпадала с той, что рассказала мне в Грейт-Холлинге Маргарет Эрнст: о клевете на преподобного Патрика Айва и жестокости по отношению к нему. Когда она говорила о Дженни Хоббс,
– Она была хуже их всех. Понимаете, она ведь любила Патрика. О нет, у меня нет этому никаких доказательств, но я всегда так считала и буду считать. Любя его, она сделала то, что сделала: из ревности выдумала непростительную ложь. Чтобы наказать его. А потом, когда за эту ложь ухватилась Харриет, Дженни поняла, что натворила – я уверена, тогда ей стало очень стыдно, она наверняка ненавидела себя, – и все же не сделала ничего, ровным счетом ничего для того, чтобы разоблачить свою ложь! Спряталась в тени и надеялась, что ее не заметят. Каков бы ни был ее страх перед Харриет, она должна была встать и твердо заявить: «Я солгала, и очень сожалею об этом».
– Pardon, madame. Вы сказали, что у вас нет доказательств того, что Дженни Хоббс испытывала нежные чувства к Патрику Айву. Могу ли я спросить: откуда вы знаете, что она его любила? Как вы упоминали раньше, невероятно, чтобы этот ужасный слух распустил о нем тот, кто его искренне любил.
– У меня нет ни малейших сомнений в том, что Дженни была влюблена в Патрика, – повторила Нэнси упрямо. – Она оставила в Кембридже воздыхателя, когда перебралась вместе с Патриком и Франсис в Грейт-Холлинг, – вам это известно?
Мы оба покачали головами.
– Они собирались пожениться. По-моему, уже была назначена дата. Но Дженни не могла отпустить Патрика, и она отменила собственную свадьбу и поехала вместе с ним.
– А может быть, она была так сильно привязана не к Патрику, а к Франсис? – спросил Пуаро. – Или к ним обоим? Возможно, все дело было в верности, а отнюдь не в романтической любви.
– Вот уж не думаю, что на свете найдется много женщин, способных пожертвовать перспективой замужества ради верности своему работодателю, – ответила Нэнси.
– Абсолютно согласен с вами, мадам. Однако в том, что вы рассказали, не все сходится. Если Дженни была ревнива, то почему она выдумала эту ужасную ложь, только когда Патрик Айв полюбил вас? Почему его женитьба на Франсис, состоявшаяся гораздо раньше, не спровоцировала ее ревность?
– Откуда вы знаете, что не спровоцировала? Патрик жил в Кембридже, где познакомился с Франсис и женился на ней. Дженни Хоббс уже тогда была его служанкой. Возможно, она и там нашептала какую-нибудь гадость о нем на ухо подруге, а эта подруга, не будучи Харриет Сиппель, не разболтала об этом всем вокруг.
Пуаро кивнул:
– Вы правы. Это возможно.
– Люди в основном предпочитают не распространять злые сплетни, и слава богу, – продолжала Нэнси. – Возможно, в Кембриже просто не нашлось человека столь недоброго, как Харриет Сиппель, и так же рвущегося возглавить крестовый поход за моральные ценности, как Ида Грэнсбери.
– Я вижу, вы совсем не говорите о Ричарде Негусе.
Вид у Нэнси стал взволнованный.
– Ричард был хорошим человеком. Он сожалел о своем вкладе в это несчастное дело. О, он так раскаивался, когда понял, что Дженни нагло солгала, и увидел Иду в ее истинном облике – жестокого и беспощадного существа. Несколько лет назад он прислал мне из Девона письмо, в котором сообщал, что это дело никак не идет у него из головы. Патрик и я вели себя неправильно, так он писал, и ничто никогда не сможет поколебать его уверенности в этом – в конце концов, узы брака есть узы брака, – однако он пришел к мысли о том, что возмездие не всегда необходимо, даже если знаешь, что нарушение правил действительно имело место.