Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Ханна Софи

– Это он вам написал? – брови Пуаро поползли вверх.

– Да. Наверное, вы с ним не согласны.

– В делах подобного рода трудно кого-либо судить, мадам.

– А что, если наказывать человека только за то, что он полюбил кого-то не того, грех еще больший? И большее зло: две смерти, в том числе человека ни в чем не повинного.

– Oui. Именно эта дилемма и порождает основную трудность.

– В своем письме ко мне Ричард писал, что, будучи христианином, он не может поверить в то, что Бог требует от него преследовать человека столь мягкого и доброго, как Патрик.

– Наказывать

и преследовать – не одно и то же, – сказал Пуаро. – Необходимо ответить на вопрос: было или не было нарушено право? Влюбиться… enfin [42] , мы не властны над своими чувствами, но наши поступки в нашей власти, и мы вполне можем решить, поддаться своим чувствам или же нет. Если преступление было совершено, то следует предпринять все, чтобы с преступником обошлись так, как положено по закону, однако без малейшей личной злобы или ненависти, ибо страсть мщения сводит на нет все усилия закона и сама является злом.

42

В конце концов (фр.).

– Страсть мщения, – повторила Нэнси Дьюкейн и вздрогнула. – Вот именно. Харриет Сиппель была одержима ею. Это-то и отвратительно.

– И все же, рассказывая эту историю, вы не сказали о Харриет Сиппель ни одного дурного слова, – заметил я. – Вы называете ее поведение отвратительным, но говорите о нем так, как если бы оно не вызывало у вас ничего, кроме печали. По-моему, на Дженни Хоббс вы сердитесь куда больше.

– Наверное, вы правы, – вздохнула Нэнси. – Раньше мы были очень близки с Харриет. Когда я и мой муж Уильям только приехали в Грейт-Холлинг, Харриет и Джордж Сиппель были нашими ближайшими друзьями. Потом Джордж умер, а Харриет стала чудовищем. И все равно, очень трудно осуждать человека, который был когда-то вашим близким другом, разве не так?

– Это либо невозможно, либо неизбежно, – сказал Пуаро.

– В моем случае – невозможно. Наихудшее поведение такого человека воспринимается как проявление болезни, а не истинной его природы. Я не могла простить Харриет того, как она обошлась с Патриком. Даже не пыталась. И в то же время я чувствовала, что ей самой, должно быть, очень тяжело быть тем, чем она стала.

– То есть вы рассматривали ее как жертву?

– Да, жертву трагической потери мужа – да еще в столь юном возрасте! Я верю в то, что можно быть жертвой и злодеем одновременно.

– У вас с Харриет было в этом отношении кое-что общее, – сказал Пуаро. – Вы ведь тоже потеряли мужа в молодом возрасте.

– Это прозвучит жестоко, но никакого сравнения тут нет, – сказала Нэнси. – Джордж Сиппель был для Харриет буквально всем, ее целым миром. Я же вышла за Уильяма потому, что он был мудр и надежен, а мне надо было во что бы то ни стало сбежать из дома отца.

– Ах да. Альбинус Джонсон, – сказал Пуаро. – Уже покинув ваш дом, я вспомнил, что мне и впрямь знакомо это имя. Ваш отец был членом кружка английских и русских агитаторов, действовавших в Лондоне в конце прошлого века. Провел некоторое время в тюрьме.

– Он был опасным человеком, – сказала Нэнси. – Я никогда не могла говорить

с ним о его… идеях, но знаю, что он верил в оправданность убийства любого количества людей, если они были препятствием на пути к улучшению мира – улучшению в том смысле, в каком понимал это он! Как, во имя неба, можно сделать кого-то или что-то лучше, проливая кровь и устраивая массовую бойню? Как могут улучшить что-то люди, которые о собственных мечтах и надеждах говорят с гримасой злобы и ненависти на лицах?

– Полностью согласен с вами, мадам. Движение, питаемое обидой и злобой, не изменит к лучшему нашу жизнь. Ce n’est pas possible [43] . Такая идея порочна в самом своем основании.

43

Это невозможно (фр.).

Я чуть было не сказал, что и я с этим согласен, но вовремя остановился. Мои соображения никого здесь не интересовали.

Нэнси продолжала:

– Когда я повстречала Уильяма Дьюкейна, я не влюбилась в него, но он мне понравился. Я уважала его. Он был спокоен и вежлив; никогда не произносил необдуманных слов и не совершал необдуманных поступков. Если ему случалось вернуть книгу в библиотеку позже положенного срока, он испытывал настоящие угрызения совести.

– Совестливый человек.

– Да, а еще ему было присуще чувство меры и соразмерности. Если что-то становилось у него на пути, он прежде всего думал о том, как обойти препятствие, и лишь во вторую очередь – о том, как сдвинуть его с места. Я сразу поняла, что в нашем с ним доме не будет людей, готовых насилием сделать этот мир еще безобразнее. Уильям любил искусство, ценил красивые вещи. В этом мы были с ним схожи.

– Понимаю, мадам. Но ваша любовь к Уильяму Дьюкейну не была страстной, в отличие от чувства Харриет Сиппель к ее мужу Джорджу?

– Вы правы. Я страстно любила другого человека: Патрика Айва. С нашей первой встречи мое сердце принадлежало ему одному. Ради него я бы пожертвовала жизнью. Только потеряв его, я поняла, что, должно быть, чувствовала Харриет после кончины мужа. Люди думают, что это легко представить, но они ошибаются. Помню, я решила, что Харриет сошла с ума, когда после похорон Джорджа она умоляла меня помолиться о ее смерти, чтобы она скорее воссоединилась со своим мужем. Я отказалась выполнить ее просьбу. Время притупит боль, говорила я ей тогда, и наступит день, когда у нее появится новая цель в жизни.

Нэнси умолкла, потом, успокоившись, продолжала:

– К сожалению, так оно и случилось. Радостью для нее стали мучения других. Харриет-вдова стала злобной ведьмой. Ее и убили на днях в отеле «Блоксхэм». А та Харриет, которую знала и любила я, умерла давно, вместе со своим мужем Джорджем. – Вдруг она посмотрела на меня. – Вы заметили, что я сержусь на Дженни. Но у меня нет на это права. Я так же виновна в предательстве Патрика, как она. – Нэнси закрыла лицо руками и заплакала.

– Тише, тише, мадам. Успокойтесь. – Пуаро дал ей носовой платок. – Каким образом вы предали Патрика Айва? Вы ведь говорили нам, что могли бы отдать за него жизнь.