Ермак
Шрифт:
— Чьи вы люди? — спросил Ермак.
— Ты сам кто?
И вдруг Ермак неожиданно для себя скрестил руки знаком «ножи» и сказал с донским придыханием так, как говорил отец:
— Сары!
Смятение отразилось на лицах воинов. Старший шагнул вперед и двумя ладонями показал знак лебедя, кыз-ак — белый гусь.
— Сары-чига...
— И я сары-чига... — вдруг пересохшим горлом просипел Ермак.
— Это земля сарчагиков... — не к месту встрял Мещеряк.
— Я — сары-чига, кыз-ак... — Ермак кинул саблю в ножны и, протянув раскрытые ладони, шагнул к светловолосым
— Торрр! — раскатисто фыркнули воины и уставили на Ермака копья.
— Да стою, стою! — махнул рукой атаман. — Ах ты, мать честна! Пресвятая Богородица!
— Чиги! — обернулся он к своим станичникам. Но те уже все поняли и вставали, опустив оружие, рядом со своим атаманом.
— Ах ты! — ахнул Гаврила Ильин. — Да вы одинакие. Только они с косами, а вы стрижены...
— Ата! Елыгай! — крикнул старший.
Из-за спин воинов вышел худой, стройный старик. Он подошел прямо к Ермаку и стал вглядываться в его лицо, точно силился узнать в нем кого-то. Старший что-то горячо шептал ему. Ермак улавливал отдельные слова — язык был кыпчакский, старый, на таком языке говорила его мать. Он мальчишкой тоже знал его, но позабыл за ненадобностью. Если и говорил не по-русски, то по-татарски так, как говорили потомки кыпчаков на Дону.
— Откуда ты? — спросил старик Ермака.
— Из-за Камня. Со Старого Поля... Из Дешт и Кыпчак.
— Из какого ты рода? Где твой юрт?
— Там, — Ермак показал на запад, — далеко.
— Старики говорили, когда-то мы были из племени Токсоба... — сказал вдруг молчаливый, глуховатый Сарын. — Еще нас звали «коман»...
— Куман! — закричал Елыгай. И, стукнув себя в грудь: — А нас зовут «кумадинцы»! Это сары! Это западные сары! Они вернулись!
— Батька! — спросил Ермака Якбулат. — Это что, родова наша? Это — страна Беловодье?
— Кто его знает! — ничего понять нельзя. Но это не татары! И они... Видать, они нам не чужие.
На казаков смотрели, как на пришельцев с того света.
— Как тебя зовут, атаман?
— Ермак.
— Ер-мек! Утешитель! Воистину, ты утешил нас...
Казаков повели к полуземлянкам и глинобитным
саманным домам.
Старик, которого звали Елыгай, приказал воинам сложить оружие и пригласил Ермака в свой дом. Все в нем напоминало и русскую избу и татарскую юрту, и что-то неуловимое, что запомнил Ермак с детства, — запах ржаного хлеба, который здесь, оказывается, пекли. Теплая лежанка — дымоход, кан, который он никогда не видел на Руси, а только на Дону.
Женщины в платьях с откидными рукавами, как у коренных казачек на Дону, в чувяках без задников, принесли блюда с едой, которую Ермак раньше не пробовал: маленькие белые пирожки с мясом, отваренные в воде.
— Как называется?
— Вогуличиназыват «пель-мель», мы — «корзе»...
— У нас нет такой еды.
— Как нет! — сказал Мещеряк. — А биллеш?
— Биллеш и у нас есть! — обрадовался Елыгай. — Тесто так, и мясо внутри. — Они вспоминали разную еду, и все совпадало: бурсак, каурдак, сюзма, айран. Ермак примечал, что женщины в этом селении ведут себя совершенно не так, как татарки или вогулинки,
Ермак заметил, что перед едою Елыгай перекрестился, но как-то не так, как казаки. Боясь обидеть хозяина, он не стал расспрашивать о вере. Сидели на полу, по-степному поджав ноги, после обильного угощения откинулись на подушки. Женщины ушли, а мужчины расстегнули воротники чекменей.
И вдруг Елыгай впился глазами в крест, который был виден в распахнутом кафтане Ермака. Он протянул руку и вытащил крест на кафтан.
— Откуда? — спросил он.
— Отец дал! — сказал Ермак. — Сказывал — дедовский!
— Это аджи! — Елыгай распахнул рубаху, и атаман увидел точно такой же крест, похожий на цветок. — Это аджи. Теперь я знаю, что мы одного корня.
Много веков назад наши предки вышли из Ала-тоу — золотых гор из страны Ак-су — Беловодья. Одни пошли на восток, другие пошли на запад. А те, кто остался, были побеждены соседями, узкоглазыми и черноволосыми, как остяки или некоторые татары. Наши предки ушли далеко на запад, оставляя кочевья по всему пути от большой реки до Ала-тоу. Потом пришли монголы и победили наших героев. Затем пришел хан Узбек и стал уничтожать нашу веру, но мы веровали в Иисуса Христа и потому уходили, когда не могли победить.
— Я знаю! — не выдержал Ермак. — Я знаю! Мне рассказывал отец...
— Нас мало! Нас очень мало... — горестно вздыхал Елыгай. — Когда-то кочевья покрывали все великое поле — Дешт и Кыпчак, а теперь видишь: мы встретились, как две песчинки в реке. Я видел твоих воинов — большинство из них люди других народов.
— Да, — сказал Ермак, — только пятнадцать человек моей станицы.
Атаманы, разомлевшие от сытного обеда, уснули, откинувшись на подушки, понимая, что опасности нет, что попали к своим, а Ермак и Елыгай все говорили и говорили.
— Ты — великий воин! — говорил Елыгай. — Ты победил самого сильного хана, оставшегося от Золотой Орды, — врага нашего чингизида Кучума, ты настоящий сибирский князь! От тебя должен начаться новый народ! Мы должны снова поставить наши бунчуки от великой реки до Ала-тоу.
Старик поднялся и, взяв атамана за руку, повел его в другую избу, что-то шепнув по дороге пожилой женщине, наверное, жене.
Там тоже был накрыт дастархан, и они сели на кошму. Скрипнула дверь, и Ермак обмер.
В дверях стояла девушка. Ермаку показалось, что воскресла его Настенька-Насто.
— Это моя дочь! — сказал Елыгай. — Я хочу, чтобы она стала твоей женой.
Девушка чуть повернула голову, и Ермаку показалось, что в дверях стоит его мать, такая, как приходила в его снах; такая, какой была она там, в северном селении, почти полвека назад.
— Сколько ей лет?
— Шестнадцать. Я давно собираюсь ее выдать замуж, но жениха, достойного нашего рода, нет — сары-чиги. И тут Бог послал тебя.
— Я — старик! — сказал Ермак. — Я довершаю пятый десяток...
— Ну и что? — сказал Елыгай. — У тебя еще может быть много сыновей. Они вырастут, и у них будут сыновья, и мы снова отвоюем Старое поле и будем жить, как прежде.