Ермак
Шрифт:
Открылась дверь, вошел могутный в плечах, бородатый, угрюмого вида человек в стрелецком кафтане, при сабле, молча снял шапку с красным верхом, чуть поклонился.
Семен обернулся от окна.
— Велим тебе, Анфим, иттить на Волгу да новых казаков гулевых к нам на службу звать!
Никита и Максим обеспокоенно смотрели на дядю.
— На обещания не скупиться! — Семен усмехнулся. — Поскольку обещать — еще не дать. Понял?
— Уразумел, Семен Аникеич.
— Ступай, собирайся. После я с тобой еще поговорю.
Заворихин
— А коли царь за ослушанье взыщет? — спросил осторожный Никита.
— Сыть! — Семен снова взъярился, подскочил к столу, ударил по нему кулаком. Дорогая чашка упала на пол и разбилась. Семен в ярости пнул осколки. И это его будто остудило, он без сил опустился в кресло, закрыл лицо ладонью, посидел так.
— Ну, а ежели Кучум сюда припожалует да снова все выжгет у нас дотла, да опять людишек наших повяжет и в рабы продаст? — жалобно спросил Семен, убирая ладонь с лица. — Вогулы снова вон осмелели, твои, Максимка, северные городки ныне разорили. Осталось, нет там чего после их набега?
— Осталась… зола одна, — сказал Максим.
— Во-от! — снова вскочил Семен. — Людей из вольных мы тоже наймем! А гулевых казаков из Камень пошлем с наказом — пограбить, потрясти, а буде можно — и придавить царя Кучумку в самом его логове! Тады и вогулы да остяки присмиреют. И коли так-то обернется, тогда что?
Младшие Строгановы молчат. Семен снова подошел к окну, оглядел свою флотилию на реке.
— А тогда, племяннички, Сибирь-то под нами, Строгановыми станет! Не сразу, может, но ста-анет! Тогда будет чем всякий царский гнев усмирить и любую царскую милость купить!
Иван Кольцо и Савва Болдыря осторожно раздвинули высокие стебли камыша. Открылась волжская ширь. Вдоль реки плыли одно за другим три больших струга, наполненных вооруженными людьми. На бортах золотились двуглавые орлы, на первом горел малиновым шелком небольшой шатер.
— Орленые струги-то, царские, — проговорил Савва Болдыря.
— Никак посол ногайский в Орду возвращается, — промолвил Кольцо.
— Должно, богатые дары князю Урусу посол везет, — сказал Болдыря. — Вишь, сколько царь стрельцов в охрану дал…
Сзади возник взволнованный Никита Пан.
— Атаман! С ливонской войны служивые казаки донские едут!
— Кто? Где?
— Так, за излучиной на отдых остановились. Атаманом у них… Ермак!
— Кто-о? — Кольцо так затряс есаула, аж усы у того замотались. — Ермак?
— Он…
Кольцо рванулся из камышей, уже не прячась, перемахнул через открытую поляну. За ним оба есаула. Кольцо и Пан вскочили на коней.
— Савва! Ногайцев всех перебить! Казну взять сполна! Стрельцов, кои в вольные казаки не захотят, отпустить на все четыре стороны!
И ударил коня плетью, поскакал. Никита Пан за ним.
Ударились дорогие серебряные чаши, расплескивая вино.
— За возвращение на родимую землю, Ермак!
— Эх, Иван, не чаял и свидеться.
Ермак почти не постарел, лишь отпустил небольшую бороду.
Большой казачий лагерь шумел. Дымили костры, ставились походные палатки, толпами ходили пьяненькие казачки, где-то пели песни, под деревьями, прямо на земле кучами были свалены военные доспехи, всякое казацкое снаряжение.
За столом, кроме Ермака и Кольца, сидело еще четверо.
— Думал я — погинул ты в рабской неволе! — сказал Ермак.
— Эх, Ермак… — Кольцо был уже пьяненький. — Будем живы — так никогда не помрем! Ты-то как? Много ль завоевал на царской службе?
— А вот… везу в кармане вошь на аркане. Да зато сподвижников заимел там своих верных… Огнем испытанных. Ну, Матвея Мещеряка ты еще по Дону должен помнить. А с другими познакомься вот. Это Богдан Брязга… Это Яков Михайлов… А это донец-молодец Черкас Александров… — указал на двадцатичетырехлетнего высокого парня. — Все хорошо, пить пока не научился.
— Научится…
…По лагерю скачет Савва Болдыря, держа в поводу коня, через седло которого перекинут ногайский посол.
Остановился, спешился, сдернул ногайца с лошади, бросил возле стола, за которым пировали Кольцо с Ермаком.
— Говори! — Болдыря пнул ногайца.
— Что такое? — спросил Кольцо.
— Подари мне жизнь, атаман. Я за то сообщу тебе важное известие…
— Ну?!
— По приказу царя сюда идет воевода Мурашкин с полком стрельцов. Чтоб тебя изловить и повесить… — И вдруг озверел, ощерился. — За то, что Сарайчик пожег, казацкий пес, людей наших бьешь, полонишь, в рабство продаешь!
— И паршивого посла этого продать в Азов! — распорядился Иван Кольцо.
Лежа в постели, Иван, заложив руки за голову, уныло смотрел в потолок. Алена, сидя на кровати, прибирала на ночь волосы.
— Что-то ты, Иванушка, такой невеселый ныне у меня?
— Да нечего веселиться-то, Аленушка. Царь-то-государь, наш батюшка, полк стрельцов сюда послал, меня словить да повесить.
— Ванюшка! — Она упала на него, обняла, будто пытаясь защитить от опасности. — Да за что?!
— Да это бы ничего, Алена. Я б на Дон ушел… На Яик — ищи-свищи меня. Да вот… — И Кольцо умолк, не договорив.
— Ну что, что еще? — взмолилась Алена.
— Ермак… Ермолай твой объявился.
Алена оцепенела. В глазах ее полыхнул смертельный испуг.
— Ка-ак?!
— Лазутчики донесли — царев воевода Мурашкин уж Рязань миновал, скоро припожалует со своими стрельцами в гости к нам, — проговорил Никита Пан и угрюмо усмехнулся: — Сказывают, острых топоров да крепких веревок много коробов везет… Решайте, атаманы, что делать нам!