Эрос за китайской стеной

ван Гулик Роберт

Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.

— Ты ж мне ароматного чаю обещал, — сказал он.

— Вот сучье отродья — не выдержал Симэнь. — Да погоди же! Выйду и дам. Отстань!

Боцзюэ расхохотался и ушел.

— Вот противный! Какой нахал! — говорила Гуйцзе.

Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.

Тому свидетельством стихи:

Передаст художник, Как иволги на яблоне порхают, Как щебечут ласточки под сенью бамбука. Лишь юную

красотку не в силах он писать.

Вскоре они поправили одежду и вышли из грота, Гуйцзе залезла к Симэню в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в рукав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе. Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась поправлять волосы, после чего пошла в задние покои. Симэнь направился к Пинъэр мыть руки.

— Где же ароматный чай? — опять спросил Боцзюэ.

— Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? — одернул его Симэнь. Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

— Это всего? — не удовлетворился Боцзюэ. — Ну ладно уж. Погоди, я у Ли — потаскушки еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

— А, Ли Жисинь! — протянул Боцзюэ. — Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?

— Батюшку благодарить надо, — начал певец. — Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

— А потаскуха Ци Чан появилась? — спросил Боцзюэ.

— Все у Ванов скрывается, — отвечал Ли Мин. — А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!

— То-то и оно! — поддакивал Боцзюэ. — Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!

— Что и говорить! — вторил ему певец. — Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

— Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? — подхватил Боцзюэ. — Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

— Не извольте беспокоиться! — говорил певец. — Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.

— Одно другому не мешает. Поздравить и лишний раз стоит, — продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: — На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

— Ты, может, есть хочешь? — спросил Боцзюэ. — Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

— Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

— Ну дай же ему все, что есть, — вмешался Симэнь. — К чему на столе оставлять?

— Ишь какой! — возразил Боцзюэ. — После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай — благоуханье! Отдай — легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца — с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

— Мне-то хоть немножко оставь, — сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

— Спой «Там, за перилами, цветы и радость», — заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

У пруда на свежей травке По

перилам нервно я стучу, Кому сердечные муки поведать? Молчат цветы И мотыльки безмолвны. Разлука мне душу терзает. Дух Весны, почему милого не задержал? Мне тяжело: опадают цветы, летит ивовый пух, Нежно льнут к цветам мотыльки, Все как и прежде кругом, Жизнь ликует, как и всегда. Какая тишина! Был бы милый рядом! Помню: в начале весны мы расстались. Яблони только начинали цвести, Едва-едва раскрывались бутоны. Неожиданно разнеслось гранатов благоуханье, Погрузился красный лотос в глубину пруда. Пришла жара. Без веера ни шагу, А вот и ветер налетел на золотые хризантемы, Сорвал листья, оголил платаны. Зимние сливы уже зацвели, падают снежинки. В теплых дворцах благовонья струят аромат. Сколько за год дум! Сердце гложет досада. Где мой милый, узнать бы, Страдает один-одинешенек, Где томится в тоске? Радость первой встречи, потом тяжкие вздохи. Упускают молодые юные годы любви. Пока весна, мы все безмятежны, Но страшит нас сумерек приход. Нас посещает в сумерки досада. Тосковать несчастной мне одной, Благовония курить, С кем ложе мне делить? Ночь бесконечно длинна, А постель холодна, холодна. Я, как и ты, почиваю одна. Надеюсь на свиданье лишь во сне.

На мотив «Коробейника»:

Сбудется когда-нибудь жизни мечта, Мы, Небу благодарные, свадьбу сыграем. В этой жизни нам обоим Союз счастливый предначертан, А пока мы в одиночестве тоскуем, Печалью жжет наши сердца.

Заключительная ария на мотив «Сладостной мечтой упоена»:

За прошлые грехи страдаю, Терзает душу мне тоска. Помню, клялся горячо под звездою Юноша пылкий, бросивший меня. Когда в любви сольемся однажды, Устроим счастья пышный пир. Не расстанемся навек мы тогда. Под пологом рядом забьются сердца. Не забудь же, как страдала я!

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, стали собираться.

— Ты завтра занят, брат? — спросил Боцзюэ.

— Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, — отвечал Симэнь. — Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

— Тогда Ли Чжи и Хуан Пин пусть послезавтра придут, — говорил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия. — Только пусть после обеда приходят, — добавил он.