Эротические страницы из жизни Фролова
Шрифт:
Виктор слегка приподнялся, сам отодвинулся и подвинул за попку поближе к себе дочку, чтобы освободить побольше места для ее мамы и вдруг с нелепым удивлением понял, что все это время его не то полурасслабленный, не то полунапряженный отросток располагался на бедре его дочери. Ему стало стыдно и он начал шарить глазами в поисках плавок.
– Чего ты, пап? Мама же раздетая. И я тоже.
И притянула его за руку к себе.
– Давайте, рассказывайте.
Ирка вяло улеглась с другой стороны дочери и обняла ее за живот, глядя сквозь видимое в какое-то невидимое пространство, не
– О чем рассказывать?
– Ну, как она выглядит теперь… эта… целка. Я ведь еще почти целка, да?
– Надорванная. С двух сторон. Не говори больше этого слова. Некрасивое оно.
– А какое красивое?
– Ну, плева. Девственная плева.
– Хи, нашел красивее… к тому же не девственное… мясное какое-то.
В самом деле. Черт-те что…
– Ты уже не девственница.
– Тогда почему она в себя… не пускает?
– А ты сама пробовала?
– Пробовала, - почему-то застеснялась она.
– И не пускает?
Она запнулась, явно стесняясь ответить правду. Но потом все-таки сказала:
– Просто так не пускает. Еще сильнее сжимается. И очень больной делается. Не так, конечно, как сейчас. Без судорог, но все равно…
– Просто так? А как пускает?
– Я не скажу… Я не могу сказать это тебе, папа.
Кажется, он понял. И не стал дальше расспрашивать. И Ирка, кажется, поняла. И тоже молчала.
– А как вы с мамой зовете… это место?
– Ну, по разному, когда как…
– Ну как?
Странно. Эта фраза уже дважды прозвучала совсем недавно. Как вы зовете это место… Все так странно с ним происходит в последнее время… будто все это уже когда-то было… и снова повторяется. По нескольку раз.
– Щелка например. Щелочка. Щелкунчик. Гнездышко. Мордочка. Плюшка. Мнушка. Сочница. Бубочки. Ладушки. Пухлики. Плямки. Мямли. Сони. Тихони. Цапки. Хапки-охапки…
Она всхихикивала на каждое слово, чем даже Ирку немножко развеселила. Та тоже добавлять стала:
– Обезьянка. Мнышка. Жмушка.
И немножко заулыбалась.
– А еще?
– Пирожок. Пышка. Опашка. Бубличек, - уже наполненная улыбкой, продолжила Ирка.
– Меня так папа пугает: не трожь, говорит, а то бублик из тебя сделаю…
– А еще?
– не унималась хохочущая Светка.
– Угодница. Голубица. Жига. Ласута. Хоха. Волоха. Ой, много еще по-всякому, папа у нас такой выдумщик…
– А пихвой не зовете?
И Светка почти как зареготала.
– Какой еще… пихвой?
– Родной язык надо изучать. Это ее обыкновенное, наше, украинское, название. В любом словаре есть.
– Да ты что?
– Честное слово. Можешь посмотреть в нашем, он у меня на полке стоит.
Когда они насмеялись вдоволь, она снова вернулась к своему:
– Ладно. И все-таки, почему мне снова так больно стало?
– Точно так же?
– Да. Как тогда, в парке.
Он вздохнул, не зная, что ему на это ответить.
– Не хотите говорить?
Откуда ему знать, говорить или не говорить? Можно, нужно или нельзя?
– Ну и ладно… раз вы такие. Давайте теперь вы.
– Что давайте?
– Я же не стеснялась? Нет, наоборот, стеснялась, но показала же?
– Что посмотреть?
– Ну, как вы… любитесь… и вообще все…
– Да что ты, маленькая моя…
– Я уже не маленькая. Но воспитывать вы меня еще обязаны… в тональностях просвещения… как раз тот случай.
– Ну ты и хитрюшка… Только как же мы это сможем?.. У нас ведь это не… просто секс, у нас это любовь.
– Тем более. А я сяду смирненько здесь, в уголочке, а вы обо мне совсем забудете, будто меня и нет рядом.
– Да не сумеем мы так, доченька…
– Сумеете. Еще как сумеете, если любовь… Я сейчас приду, пописаю только… Не начинайте без меня!
И улетела, словно на крыльях.
Виктор тоже непроизвольно вскочил, ища, куда же он заподевал свои плавки. Они оказались на полу возле тумбочки, он было наклонился за ними, но Ирка остановила его рукой:
– Подожди… - она смотрела на него жалобными, почти плачущими глазами, в которых испуг смешивался с неведомой надеждой.
– Подожди, может… может и правда… пусть увидит… что это легко… просто… обычно… может ей это поможет?..
– Я не знаю… - таким же захлебывающимся шепотом ответил он.
– У меня, наверное, не встанет… А вдруг только хуже сделаем?
– Все равно… не одевайся… пусть привыкнет… к нему. Не прячь от нее… пусть…
Она не закончила своих слов и вдруг прильнула губами к его головке, протиснула руку под мошонку, стала гладить ее в такт движениям своих губ, чтобы поднялся, встал до возвращения Светланки и чтобы потом не падал…
Когда та вернулась, на тех же крыльях, что и улетела, они уже сидели, слившись своими телами, он на коленях, а она верхом на его правом бедре, и целовали друг другу губы. Светка неслышно вскочила на кровать и уселась в уголке возле стены со стороны изголовья, поджав коленки к груди и обхватив их руками, а ее прекрасная девчушка выпукло выставилась между плотно сжатыми бедрами. Ирка специально повернулась так, чтобы она видела их страстный и в то же время ласковый поцелуй, полный искренней любви и нежности друг к другу.
Потом она медленно опустилась на спину, откинула голову назад, лицом к Светке, закрыла глаза и протянула к ней правую руку, положив ладонь на ее стопу. Он аккуратно развел ее ноги, стараясь не смотреть в сторону дочери, и хотел было лечь на грудь жене, но та выставила вперед левую руку, чтобы он этого не делал, чтобы дочка все видела… И он послушался.
Светка с открытым от изумления ртом наблюдала, как он медленно входит под лоно ее матери, раздвигая и растягивая входное отверстие, увлекая за собою внутрь лепесточки нимф, оставляя снаружи только охватывающие его со всех сторон упругим валиком губы. И как потом он так же медленно выходит, теперь уже влажный и блестящий, а за ним выпрямляются лепестки и скользят по верхней и боковым поверхностям… И потом снова, так же бережно и нежно… и снова… и еще раз… и еще… все глубже и глубже… все быстрее и быстрее… И как мама качается от его толчков и открытыми глазами что-то ласковое ей, своей дочери, говорит… о том, как ей сладко под ее папой… как она любит его… и как она отдает ему себя всю, до самого краешка своей души…