Эротические страницы из жизни Фролова

Архипов Велиар

Она была очень образованной, эта Катька. Никому из окружающих и в голову не пришло, что между нею и Виктором что-то могло произойти. А во вторник, в то время, когда все смываются в буфет, поскольку на рабочих местах употреблять пищу категорически запрещено, она подошла к нему, села рядом, положила на край стола руки как школьница на парту, а на руки - правую щеку:

– Угадай.

– Что?

– Ну угадай. Ни за что не угадаешь.

– Тогда скажи сама.

– Он сделал мне предложение.

– Серьезное?

– Заявление уже в ЗАГСе.

– А условий он никаких не ставил?

– Еще чего. Он

у меня теперь совсем как ручной.

– Надолго ли?

– Ты же его почти не знаешь. Конечно надолго. Года на два, не меньше. А там еще чего-нибудь придумаю. Ребеночков ему рожу. Никуда он теперь от меня не денется.

– Поздравляю.

– Себя поздравь, - ответила она ему лукавым смехом.
– Ну что, пока?

– Пока.

И она запорхала своей коротенькой юбочкой к выходу на буфет. А у самых дверей вдруг шаловливо приподняла ее сзади, продемонстрировав на прощанье подаренные им трусики. И не оборачиваясь, выпорхнула.

5. Шесть коленок

– Я почему-то никак не успеваю осмыслить, что с нами происходит, - сказал Виктор жене во вторник 22 июля, после того, как сообщил ей о неожиданном исходе их субботнего вояжа.
– Мне все время кажется, что нами руководит какая-то посторонняя сила, истоков которой я не могу ни понять, ни почувствовать. Ты заметила, - мы с тобой почти только и делаем, что решаем чьи-то проблемы. То самых близких нам людей, то совершенно чужих, еще недавно не имевших к нам никакого отношения. И как решаем! Совершенно непостижимым образом нарушая испокон веков установленные нравственные нормы. Еще полтора месяца назад мы и подумать о таком не посмели бы.

– Мама звонила. Привет тебе.

– Из дома?

– Да. Она сегодня одна. Пойдем к ней?

– Я сам. Мне нужно… посоветоваться.

Дополнительные объяснения были излишни.

– Хорошо. Но я буду по тебе скучать, учти это. Кстати, Ильинична сказала, что у меня все в порядке по вчерашнему анализу.

– Я на пару часов. В любом случае не позже десяти буду дома. Поскучай посильнее.

Елена Андреевна ждала его. Вероятно, пока он был в пути, они с Ириной еще раз созванивались, потому что она его тут же как бы подозрительно спросила:

– Ирка сама не захотела идти?
– поставив ударение на слово "сама".

А когда он ответил, что не совсем, она как бы расстроено сказала:

– А я такое рагу приготовила…

А потом вдруг, как бы обрадовавшись пришедшей ей в голову хорошей мысли, добавила:

– С собой возьмешь. Дома поужинаете. Оно и холодное очень вкусное. А сейчас чуть-чуть, со мной. Хорошо?

Он спросил, как у нее дела и она стала рассказывать о Борисе, - какой он порядочный и состоятельный, сам неплохо зарабатывает, да еще и сын шлет и шлет ему из России, - он там где-то на севере как-то с нефтью связан; что у него хорошая машина, отечественная правда, но совсем новая; что она теперь почти каждую ночь с ним, квартира у него большая, трехкомнатная, что он предлагает эту продать и пусть дети купят себе тоже машину, чтобы жить по-человечески. Но она об этом и не думает, внуки ведь растут, им нужнее квартира, а пока можно сдать в наем или пусть вообще стоит себе. Она переживает, что наверное уже замучила его, он ведь не привык каждый день, а тем более через каждый час, у него был раньше режим один раз в неделю, и он никогда не бывает в ней больше пятнадцати минут за раз, но зато он ласковый и любит просто лежать с ней и о чем-нибудь говорить. Что она сегодня специально ушла с детьми посидеть, пусть отдохнет, поспит спокойно, а то у нее пока не получается сдерживать себя и она чувствует, что он может от нее совсем замориться.

А потом она спросила, как дела у них, что случилось с Иринкой, та ведь ей так ничего и не сказала, может дуется на нее, может это из-за нее у них с Виктором теперь что-то не так, но он заверил, что все так, очень даже так, что Ирка, наоборот, очень довольна тем, что они все так сблизились.

Он все искал момента, чтобы рассказать о Светланке, и потом спросить ее совета, как с нею себя вести ему и Ирине, ведь она должна знать это лучше их. Но этот момент почему-то не приходил, а может и приходил, но он почему-то

пропускал его; и тогда он начал блуждать словами вокруг да около, расспрашивать об этом как бы из праздного любопытства, у кого и как бывает, что она об этом вообще читала и что рассказывал ей тот старичок доктор, который пытался ее вылечить, и что она сама посоветовала бы какой-нибудь другой молодой женщине, у которой вдруг обнаружилась бы такая же проблема; а она на это ответила такими страшными словами, после которых он и думать не мог о том, чтобы рассказывать о Светланке, а все топтался на своей как бы любознательности. Он и в самом деле разговорил ее, и она стала рассказывать, как старичок доктор принес ей все те игрушки, которые лежали в секретере, и сказал, что это по-видимому все, чем он сможет ей помочь. Что у каждой женщины это проявляется по-своему, но как конкретно, она не может сказать, потому что ни с какой другой так и не встретилась, хотя знает, что такие в городе есть, но чтобы их найти, нужно обращаться к психиатру или к сексопатологу.

Потом он совсем испугался, что она сама догадается, зачем он расспрашивает, ведь он зачем-то к ней пришел, а получалось, что только за этим вот разговором.

Тогда он поймал момент и потащил ее за руку в спальню, как бы шутливо, но очень настойчиво, а она как бы шутливо сопротивлялась и как бы говорила, что без Ирки не будет, но все равно легко дала снять с себя халат, а под халатом не оказалось даже трусиков. Он тоже разделся, но она отослала его сначала в ванную, а потом уже пустила к себе в постель и они лежали рядом, словно муж и жена, словно сын и мать, словно любовник и любовница, продолжая говорить то об одном, то о другом, пока в своих обоюдных поглаживаниях не оказались обеими руками у нее между ног.

– Не мешай, - прошептал он, - дай я это еще раз почувствую.

– Что?
– тем же шепотом спросила она.

– Я не знаю, как это выговорить…

– Прям так, как чувствуешь, любыми словами, хоть ругливыми, - совсем заинтриговалась она.

– Понимаешь, наверное, это у всех мужиков такое чувство… ну, как тебе это сказать… когда знаешь, что к этому месту близкой тебе женщины ради ее же удовольствия совсем недавно прикасался другой мужчина… ну, в ее коже, волосиках, слизистой оболочке… что-то изменяется, они как бы другие на ощупь становятся… Вот и с тобой так же, как с Иркой после Димки, - к чему ни дотронусь, вот к этой травушке, к этим мягким угодницам, к этому стебельку, к этим мятинкам, этой вот мягкой луночке, и этой луночке тоже, - все стало как бы неуловимо иным, и я вроде бы как на самом деле чувствую их недавнее вожделение и наслаждение чужой плотью.

– Правда? А если не знаешь?

– Не помню больше такого ощущения. А ты думаешь, Ирка и до этого кому-то давала?

– Нет. Не давала. Я бы почувствовала. Даже скорее, чем ты.

– А этому Димке и в самом деле дала?

– Да.

– А как ты об этом знаешь? Ты его видела?

– Нет. Я чувствую.

– Ты и Светланку так чувствуешь?

– Светланка еще ребенок. А что со Светланкой?!
– вдруг с тревогой вскрикнула она, вскакивая с места.
– Что-то случилось?

– Да нет, конечно. Я так спросил, к слову.

– Мне что-то очень тревожно за нее стало последнее время…

– Еще бы. Такой возраст начинается. Ляг. Можно я ее поцелую?

– Конечно. Она ведь теперь твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.

– А Борис?

– Сначала поцелуй.

Она поразительно точно предчувствовала каждое намерение его губ и языка, каждое движение его рук, желающих что-то изменить в ее позе; она замирала, когда он этого хотел, напячивалась на его язык, когда он только успевал об этом подумать; разводила руками губы или растягивала их в длину, раздвигала, поднимала, забрасывала себе за голову свои ноги, поворачивалась на бок и делала ногами и руками немыслимые развороты тела с непременно выпяченной к его губам своей гладенькой красавицей; выставлялась к нему задом так, что вместе с бедрами он легко обнимал ее опущенную к постели спину, а ее груди чувствовал коленями между ее колен, и растягивала потом руками свои ягодицы так, чтобы ему удобно было ухватывать губами ту самую дырочку, которую она совсем недавно приказывала ему губами никогда не трогать. И при этом совсем тихо, но упоительно сладко постанывала всем своим телом.