Ёрт бы побрал этого Гвидония
Шрифт:
На его робкое постукивание в дверь долго никто не откликался. Тогда он решил поднажать и стукнул посильнее.
– Чего стучишь, а? Чего? – Скрипнула дверь, и в полумраке появилась сгорбленная дряхлая старуха. – Ходют тут, стучат, спать не дают. Ну чего тебе? – подозрительно глядя на Солипатроса, спросила она.
– Мне бы переночевать, – дрожащим голосом (почти голоском) ответил тот.
– А-а-а, милок, переночевать, говоришь… – задумчиво протянула старуха, глядя на Солипатроса. – Сам пришёл аль привёл кто?
– Дак я это… того… вон
– Ишь какой, – качая головой, продолжала рассматривать его старуха, – пустить его. Может, и пущу.
– Я… я заплачу! – решился Солипатрос на свой последний аргумент.
– Мм, – покачала головой та, – это уж точно, не сумлевайся.
После некоторого раздумья, когда Солипатрос уже почти отчаялся получить ночлег, старуха махнула ему рукой, впуская в хижину:
– Ну что ж, милок, сам пришёл – сам своё горе принёс. Теперя – не взыщи.
Солипатрос ничего не понял из этих слов. Ему было важно, что он в тепле и не на открытой местности. Он увидел огромную печь, занимавшую почти всё пространство небольшой комнаты, и тут же прижался всем дрожащим телом к теплу, почти повизгивая от истомы.
Старуха закрыла дверь, насмешливо посмотрела на Солипатроса и села к огню – небольшой лучине, горящей в углу. И фавн наконец-то смог рассмотреть её.
Она была стара. Седые редкие волосы были не прибраны. Длинный крючковатый нос нависал над тонкими синюшными губами. Глаза выцвели давным-давно. И какого они были цвета, сейчас, уже бы не определил никто.
– Ну что, обогрелся? – с нескрываемым сарказмом в голосе спросила она. – Небось щас поесть просить будешь, а?
– Н-н-неплохо бы, – с готовностью согласился Солипатрос. – Поесть-то.
– Поесть-то – оно всегда неплохо, – хихикнула старуха. – Никто ещё не отказывался.
Меж тем в комнату вошёл огромный чёрный кот.
– Смотри, Моня, – сказала старуха, обращаясь к коту, – кого под вечер занесло.
Кот мельком посмотрел на Солипатроса и безразлично фыркнул.
– Да вот и я про то же, – махнула ему старуха.
Солипатрос, который уже более-менее согрелся и даже успокоился, вспомнил, что он из цивилизованного мира, и решил не обращать внимания на причуды старухи. Важно, что он переночует в тепле, а там видно будет. А местные… Да что с них взять? Тёмные да неграмотные. А он-то – птица другого полёта, с самим Гвидонием дела водит.
Плечи у него приподнялись, да и сам он приосанился, вспомнив о том, кто он есть.
– Ну что, горемычный, – кивнула ему старуха, указывая на скамейку, – садись, щас вечерять будем.
Сама тем временем, вооружившись ухватом, сунулась в печь и вытащила чугунный горшок, накрытый крышкой. Запахло едой.
В животе у Солипатроса жалобно заурчало. Он судорожно сглотнул слюну.
В горшке оказалась каша. Старуха достала тарелку и положила ему хорошую порцию. И такой она показалась Солипатросу вкусной, что он решил – жизнь снова повернулась к нему приятной стороной.
– Э-э-э… – начал он и вспомнил, что даже не спросил имя у старухи и сам не представился. – Солипатрос к вашим услугам.
– Вона как! Ишь, Моня, – усмехнулась она и кивнула коту, который тоже ел кашу в углу, – к нашим услугам он.
Моня, ненадолго оторвавшись от тарелки, мрачно взглянул на Солипатроса и отвернулся.
– Могу я узнать ваше имя? – вежливо спросил Солипатрос у старухи.
– Ой, мила-а-ай, и откуда ж ты, што не знаешь, кто я? – певуче ответила она вопросом.
– Я из города… – начал было объяснять Солипатрос, да остановился, поражённый странным зрелищем.
Огонь в печи сам собой начал разгораться. «Зачем это? – озадаченно подумал он. – Вроде бы и так тепло».
– Да вижу, что не из деревни, – захихикала старуха, – а то бы знал.
– А зачем вы, бабушка, печку топите? – решился Солипатрос на вопрос.
– Как зачем? – удивилась та. – Прокалим хорошенько, чтобы спалось тебе, милок, лучше.
– А-а-а, – протянул Солипатрос.
Постепенно (что, впрочем, и понятно) его начало клонить в сон. От тревог сегодняшнего дня, или от тепла и сытной еды, или от чего ещё, но организм Солипатроса требовал сна. И немедленно.
– А не знаете ли вы случайно, как добраться до Серых гор? – с трудом подавляя зевоту, спросил он у старухи. – Очень надо. И мне транспорт нужен. Есть у вас какой-нибудь?
– Ага, есть, – неприлично громко засмеялась старуха. – Конь вороной, белые копыта. Есть, да тебе ни к чему. А копыта у тебя и свои имеются. Не отбросил же пока, а?
«Странный у неё юмор», – с трудом борясь со сном, подумал Солипатрос, но для приличия улыбнулся.
Громко зевнув, он начал прикидывать, куда бы завалиться.
– Ложись, милок, ложись, – весело пригласила его старуха, показывая на широкую лавку возле печки.
В нормальной жизни Солипатрос бы и не взглянул на такое ложе. А теперь оно казалось ему прекрасным местом для отдыха. «Всё будет хорошо», – прекраснодушно подумалось ему. И он наконец-то погрузился в вожделенный сон.
Снилось ему огромное поле с цветущими маками. Эти цветы Солипатрос любил больше всего. За яркость красок, наверное. Поле кончалось лесом. А у края стоял прекрасный дом. Почти дворец. Комнат эдак на двадцать. Может, и поболее. Из окон выглядывали девушки. Причём все знакомые. И все красивые – одна другой краше.
Он во сне даже почмокал губками. Зрелище захватило воображение фавна. В предчувствии прекрасного он побежал по полю к этому чудесному дому. У дома он заметил вход в подвал. Не удержавшись, открыл дверь и увидел хранилище, заполненное бочками с наилучшим флиннским сапиром. А у стен стояли сундуки. У некоторых были открыты крышки, и Солипатрос увидел, что они доверху заполнены золотом и драгоценными камнями.