Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
И когда настало утро, всё прошло без трудностей. Он отдыхал, собираясь уже на следующий день вернуться на работу. С утра обкатал на Викторе и Матье - у них ещё не закончились каникулы, - рассказы "о Канаде"; потом, когда часов в десять пришла мама, повторил их и ей. Счастливая способность развёрнуто повествовать и "входить в роль" позволила ему изображать придуманное настолько выразительно и правдоподобно, что в некоторые фрагменты ему и самому стало почти "вериться". Особенно после третьего изложения - вечером, когда приехали родители Аннет и сестра с мужем...
Сутками позже, в редакции, он рассказывал о пребывании не в Канаде - в другой стране... И тут вообще не надо было напрягаться, поскольку туда он летал не раз и то немногое, о чём ещё могли спрашивать сотрудники, мог описывать с натуры. Но эта "Канада" успела засесть в его сознании настолько, что он один раз чуть не начал было и там одну из баек о ней - хорошо, что вовремя спохватился... И - надо было доигрывать спектакль, - улучив
Вот и всё, он вернулся назад, в свою повседневную жизнь; он чувствует себя отлично, все действия "пьесы" они с Аннет сумел разыграть словно по нотам. Мишель пошёл вечером на тренировку. Ракетка слушалась чуть хуже, чем обычно, - ну что ж, это закономерно, две недели пропустил, - но тело действовало безотказно: координация движений, упругость мышц - всё при нём, и он всё так же способен играть часа полтора без перерыва. Потом, дома, радостно закружил Аннет, приподнимая над полом... Всегда бы такое настроение: он чувствовал, что победил, вернулся домой с победой!..
Но назавтра настроение Мишеля было омрачено. Редактор сказал ему почти сразу по возвращении: "Вас тут неделю назад спрашивал человек один; узнав, что вы в отпуске, спросил, когда примерно будете. Наверное, ещё зайдёт". Приходивший не оставил ни имени, ни телефона, и описать его наружность не мог никто, потому что человек говорил только с консьержем, который сейчас был в отгуле. Мишель пожал плечами и забыл об этом безымянном посетителе, но забыл ненадолго, ибо тот явился на второй день, под вечер. И был это комиссар Жозеф Менар. Он был невесел - это мгновенно бросалось в глаза. Не отказавшись, по своему обыкновению, от чашечки турецкого кофе, он сел не облокачивась "спокойно-начальственно" на спинку стула, а, опираясь на локти, сжал лицо ладонями и, ощутимо вздохнув, сказал: "Я пришёл повидаться с вами по трём причинам, и только первая из них вас обрадует. Я прочитал вторую часть вашей монументальной архаики, и она полностью - даже более чем полностью, - оправдала ожидания. Но об этом можно будет поговорить и когда-нибудь позже; а сейчас - увы, - крайне скорбное известие. Женщина, которая на той встрече в ресторане была со мной, - убита... убита за то, что начала, на свой страх, поиск когда-то оставшихся безнаказанными изуверов..." Мишель был потрясён, подавленно молчал... значит, этой Натали, такой обаятельно-понимающей, сумевшей столь тонко почувствовать его личные пласты за тканью написанного и произнесённого им, - значит, её нет больше в живых!.. Он пожал руку комиссару в знак соболезнования. Нарушил молчание сам Жозеф Менар. "Вы тактично не спрашиваете о деталях; я сам расскажу. Мне хотелось вам рассказать - это третья причина того, что я здесь". И он поведал Мишелю Рамбо историю молодой женщины из преступной ячейки, уничтоженной взрывом на островке, - женщины, которую в двенадцать лет садистски растлили, растоптав её душу и лишив её возможности материнства... "Это ещё одно страшное пополнение вашей коллекции иногда непредсказуемых, но иногда заведомо губительных стрел судьбы. Сначала эта стрела, умышленно оснащённая ядом, поразила ту... девочку и отравила её душу... потом - убила Натали... И, вспоминая тот наш разговор: безнаказанность зла - действительно страшная вещь, и мне теперь стала ближе ваша философия, отрицающая нереагирование. Я не успокоюсь, пока мы не найдём их всех". "Знаете, - откликнулся на это Рамбо, - впервые в жизни я пожалел сейчас, что не пошёл в полицейские оперативники и не смогу участвовать в этом..." Тогда Жозеф Менар проговорил - медленно, акцентируя каждую фразу: "Я посвятил вас в содержание этих компьютерных записей, потому что мало найдётся людей, которые столь глубоко вдумываются в подобные вещи, как делаете это вы. И не забываю ваших слов - тогда, в кафе, - что, может быть, расскажете нечто о себе. И надеюсь, что действительно при случае расскажете, - правда, к сожалению, уже только мне, а не ей... Но в связи с этой историей с флеш-накопителя ни в коем случае не вздумайте ничего предпринять - а с вас, я чувствую, сталось бы, - или использовать её для того, что пишете... Ни в коем случае! Во-первых, это опасно. У вас тоже есть близкие, а семью Натали мы уже держим под неотступной охраной, которую не скоро снимем. Во-вторых же - это бесполезно. Если вы, паче чаяния, всё-таки сможете чем-то посодействовать, я дам вам знать".
Жозеф Менар не спросил, можно ли дать "Сказание об Избавителе" неким знакомым, "склонным к размышлениям на подобные темы". Не спросил, поскольку знал - этим людям оно уже известно. Через неделю после своего приезда во время операции, когда удалось застать одну Луизу, он ещё раз побывал в больнице, чтобы узнать, что с малышкой, посмотреть на неё и на Жюстин, поговорить с Андре Винсеном... Но было дневное время, и получилось так, что на этот раз в палате, рядом с Луизой, кормившей ребёнка чем-то оздоровительно-диетическим, находилась вся эта семья, включая дедушку с бабушкой - а комиссар не знал, посвящены ли они во всё, - и маленького сына. Поэтому разговор, при всех "понимающих" интонациях, вышел недолгий... Что ж, надо будет встретиться потом, в другой обстановке... Но он увидел тех, кого хотел увидеть, вобрал впечатления и образы. И ещё он заметил на прикроватной тумбочке два ТЕХ САМЫХ номера ЛФ. Значит, они читали...
После ухода комиссара Мишель не мог больше сосредоточиться на культурологическом эссе, над которым начал было работать. Он решил ехать домой, сел в машину, включил мотор, но не сразу отъехал, а долго сидел, курил и словно плыл в текучем мысленно-образном кружеве - так же, как давным-давно, в своей комнате, в семнадцать без малого, после спасения товарища на реке... когда впервые осознал он ужас перед возвещённой его душе сверкнувшими в воображении письменами-молниями непостижимостью того, что влекут за собой слова и дела человеческие...
– 27 -
ЕЩЁ ЧЕРЕЗ ПОЛТОРА МЕСЯЦА
– Можно мне шоко-адку?
– спросила маленькая Элиза, вскарабкавшись на колени женщины в очках, сквозь которые хорошо видны были красивые, добрые, материнские глаза. "Л" у неё не очень выговаривалось. Этими стекляшками ей разрешалось поиграть, только осторожно, потому что "тоже-мама" говорит - плохо, если они разобьются, без них она будет хуже видеть, пока ей не сделают новые такие же... Странно, эти большие, "взрослые", которые так много умеют и знают, тоже могут иногда не совсем хорошо видеть, а иногда, точно как дети, плачут и болеют... Но всё-таки это замечательно, что они есть на свете, эти "взрослые", потому что иначе кто бы позаботился о ней и о других маленьких?..
Луиза вопросительно посмотрела на нефролога, закончившего профилактическое обследование.
– Доктор, можно её дать дольку... ну, или две?..
–
– Можно, - сказал врач.
– После процедур - пожалуйста.
Луиза отломила дольку светло-коричневого диетического шоколада.
– На, малышечка...
– Я вам распечатаю новый список дозволенных продуктов и блюд и некоторые рекомендации, - продолжал доктор.
– Будем расширять рацион, показания очень неплохие. Мне надо будет поговорить и с вашей сестрой-сиделкой, попросите, чтобы она позвонила. Завтра выписываем вас, мадам Винсен.
– Завтра?
– обрадовалась Луиза. Это очень хорошо. Завтра понедельник - значит, со вторника можно будет выйти на работу. Позавчера, в пятницу, она приехала с девочкой на госпитализацию в целях наблюдения, которую, по договорённости, приурочила к концу недели, чтобы по возможности совместить с выходными. Отлично, что это не затянется - всего четыре дня и домой; и послезавтра она сама проведёт утренние англоязычные экскурсии. И не надо будет заведующей просить, чтобы прислали ей девушку из соседнего экскурсионного комплекса, или опять "мучать" Мадлен, владеющую английским намного слабее и чувствующую себя неловко, не всегда понимая вопросы любознательных пенсионеров из американских групп. Эта Мадлен, правда, на неё не "в обиде", да к тому же они вообще хорошие подруги...
Об удочерении ребёнка на работе знали, скрыть было невозможно даже теоретически. Во-первых, имелись документы о месячном отпуске для сопровождающей госпитализации; и именно благодаря этому Луизу, учитывая её положение, старались не ставить на вечерние смены и освобождать по субботам и воскресеньям. Во-вторых, мир тесен, живут почти все недалеко, а с некоторыми сотрудницами она дружила, и они бывали в гостях... Точно так же о том, что в семье Винсен появилась маленькая удочерённая девочка, стало известно и всем остальным, с кем эта семья тем или иным образом соприкасалась, - по соседству, в аптеке, в школе Жюстин, в садике Пьера... С ноябрьской трагедией в N... никто из окружающих Элизу не соотносил: в сообщениях о произошедшем в газетах, по радио и по телевидению не было упомянуто имя спасённой тогда девочки и не были названы спасшие её... И всем интересующимся, откуда взялась у них малышка, Луиза, Андре и Жюстин сдержанно - уже самой интонацией показывая, что дальнейшие расспросы не будут им приятны, - говорили, что это ребёнок не очень близкой родственницы. Ребёнок, оставшийся без семьи, - они избегали слова "осиротевший". Звучало правдоподобно.