Еще одна чашка кофе
Шрифт:
После завтрака, предупредив, что они уйдут на весь день, Леша с Теоной на велосипедах уехали в парк.
А кривенькая прикольная лавочка так и стояла в поле, словно ждала их все это время. И вот — луг с разнотравьем и многоцветьем, солнце, то выходящее на сцену, то прячущееся за облака, словно бы оно решило поиграть в прятки, и уплывающее на осенней пироге лето.
И где-то далеко в небе пролетел самолет. Жизнь как она есть.
Лешу разморило, и (он и сам не понял как) его голова оказалась на плече Теи. А Тея что ж, хоть у Белкина
Долго так сидели — пару часов и целую безмятежную вечность. А потом оседлали велосипедных коней и погнали в лес — тот, что поглуше, поинтереснее, уже не парковый, а густой, берендеевский. И вот там на полянке они остановились, запрокинули головы вверх и поплыли в небе, которое пронзали вековые, корабельные сосны.
— Слышишь? — встрепенулся Леша. — Это же кукушка!
Теона прислушалась: и впрямь, где-то совсем рядом куковала кукушка.
— Кукушечка, скажи, сколько мне жить осталось? — весело прокричал Леша.
Теоне почему-то захотелось крикнуть: не надо, Лешка, не надо! Зажать ему рот рукой, но вот не успела.
— Сколько мне жить осталось? — повторил Леша.
И кукушка, словно ждала этого вопроса, прокричала короткое «ку» и споткнулась так резко, словно бы ее оборвали.
— Вот дура, — усмехнулся Леша. — Все, что ли?
Теона замерла и ждала: ну же, ну?
Над лесом повисла тишина. Никого вокруг, кукушка и та улетела, успев недобро пошутить на прощание.
— Выходит, что все. Ну спасибо, кукушечка! Ладно, я не суеверный, — пожал плечами Леша. — Поехали.
Леша подготовил для Теи сюрприз — он захватил с собой в Павловск небесный фонарик, чтобы потом запустить его в ночное небо.
Где-то в полночь, на переломе лета и осени они стояли на берегу старого пруда, в котором отражались луна и сотни звезд. Леша снарядил фонарик в долгое путешествие и протянул веревочку Тее: отпускай!
Фонарик бился у Теи в руках, как прирученный зверек, и ей было жаль отпускать его, как и жаль расставаться с этим летом. Но вот рука дрогнула и отпустила зверька на волю. Осенний ветер подхватил фонарик и понес его. Фонарик полетел в ночное августовское небо — из лета в осень.
Леша и Теона молчали. И такая была в этих минутах переполненность светлой печалью, летним теплом и осенней уже грустью, что от избытка чувств Леша вдруг потянулся к губам Теи. А губы у Теи теплые-теплые — не оторвешься.
Небесный фонарик летел над прудом, деревьями, парком. И лето улетало птицей под облака, куда-то в край уже отлетевших лет. А Леша с Теоной провожали его в путь. Ничего не поделаешь — просто вышел срок этому лету, как всему на свете.
Леша обнял Теону:
— Ну все! Тебе наша весна не нравилась? Ну так скоро познакомишься с петербургской осенью.
И так вздохнул, что Теона поняла: петербургская осень — это вам не шутки, тут уж все будет серьезно.
КНИГА 1. ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 11
ГЛАВА 11
НА КРАЮ ОСЕНИ
Осень выдалась ранней — уже в середине сентября заполыхали деревья, подули ветра. Словно бы кто-то переключил скорости, и все убыстрилось.
Вот и отношения Лины с фотографом развивались быстро — они встречались, гуляли почти каждый день, когда она не работала. Она чувствовала, что все ближе к своей цели, и ничто другое ее не интересовало. Кроме одного.
Лина предполагала, что заведующий отделением, в котором она работала, однажды затронет эту тему, но когда это все-таки случилось, поняла, что оказалась не готова к разговору.
— Послушай, такое дело, — начал пожилой, усталый, много повидавший на своем веку заведующий. — Я насчет мальчика. Знаю, как ты к нему привязана, но ты же понимаешь, что мы не можем держать его здесь вечно. У нас ведь не детский дом. Я должен его выписывать.
— Но его некуда забирать, — вскинулась Лина, — вернуть отцу-алкашу нельзя, а больше вариантов нет.
Заведующий вздохнул:
— Ну раз других вариантов нет, то о чем разговор? Пусть им занимаются органы опеки. И не смотри на меня так. Знаешь, когда-то я понял одну вещь. Если хочешь помочь, но не можешь — сожми себя в кулак и проходи мимо. Потому что зачастую наше желание помочь, если к нему в комплекте не прилагаются возможности для оказания этой самой помощи, причиняют всем еще больший вред, чем бездействие.
Лина кивнула — да, все верно! и молча вышла из кабинета коллеги.
Через несколько дней документы на выписку Лёни были готовы — его должны были определить в детский дом.
Про грядущие перемены в жизни Лёни Лина, подумав, что так будет честно, решила сообщить ему сама. Перед разговором она боялась его бурной реакции, а еще больше боялась, что он будет просить забрать его. Но ничего такого не случилось. Выслушав ее, Лёня надолго замолчал.
Лина молчала, он молчал. Долгое, тягостное для обоих молчание.
Наконец она не выдержала:
— Ну не могу я тебя забрать. Не могу. Моя жизнь мне не принадлежит.
Лёня ничего не ответил. В шесть лет вообще не очень понимаешь такие тонкости и сложности; да и то, почему тебе выпала такая судьба, когда твой единственный вариант — детский дом — тоже не понимаешь.
— Все будет хорошо, — тихо сказала Лина.
Лёня повернулся к ней и наградил таким взглядом, что она вздрогнула и отвела глаза. Нет, хорошо не будет. Вот это он понимал и в свои шесть лет.
Она подошла к нему, хотела обнять, но он отшатнулся. Не простил.
— Прощай, — вздохнула Лина и ушла.
Даниле казалось, что они с Мариной словно два игрока в покер. У обоих непроницаемые лица-маски, так что не понять, кто на самом деле выигрывает, а кто безнадежно проиграл, и каковы ставки в этой игре.