Еще одна чашка кофе
Шрифт:
— Ты в своем уме, Белкин? — ахнула Теона. — Какой спектакль? У меня нет ни пьесы, ни идеи, ни таланта. Вообще ничего нет.
— Но куклы-то есть, — наступал Леша, — а главное, есть мечта. Ты же сама говорила, что хотела бы играть кукольные спектакли?
— Ну говорила, — тяжело, словно ее горой придавило, ответила Теона. — Но это же требует подготовки!
— Так и готовься, — хмыкнул Леша. — Время до вечера еще есть.
— Да пойми ты, невозможно вот так, с бухты-барахты, взять и придумать выступление за пару часов! — ужаснулась Теона.
— Ты же грузинская девушка, да? — подначивал Леша. — У тебя все должно быть
— Я и есть петербургская, — сникла Теона, — мне нужно время. Свыкнуться с этой мыслью, настроиться, придумать пьесу, порепетировать.
— Нет времени! Наступил решающий, как говорит Данила, момент! — строго сказал Леша. — Не ломайся!
— Боюсь, не получится, — заныла Теона.
Манана, уже некоторое время наблюдавшая за их диалогом, вступила в разговор и стала наседать на племянницу с другой стороны.
— Соберись, все получится, просто надо настроиться! Нужно спросить себя: есть ли у меня этот… — Манана запнулась, — задор, что ли, и крикнуть «ха-а!». Тея, у тебя есть задор?
— Мой дед говорил «хмелек», — вставил Леша. — Тея, хмелек есть?
— Какой еще хмелек? Отвали, Белкин, — огрызнулась Теона.
— Угар? — подсказал Леша. — Или борзость?
— Нет ничего этого, — выдохнула, чуть не плача, Теона.
— А мандраж есть у тебя? — не сдавалась Манана. — Спроси себя, потом соберись и крикни! Вот так — ха-а!
Большая грузная Манана вдруг подпрыгнула, растопырив руки, как будто хотела взлететь, и издала хриплый рык огромного раненого животного. Получилось довольно убедительно. Во всяком случае, Леша вздрогнул.
— Запал есть у тебя? — Леша хлопнул Теону по спине. — А ну крикни!
Теона издала в ответ какое-то жалкое блеяние козы, которая к обеду издохнет.
— Э-э, — неодобрительно покрутила головой Манана. — Плохо дело. Видать, и впрямь не сможет.
Белкин не выдержал:
— Подвести нас хочешь? Не может она, не готова, видите ли! А вот люди придут — усталые, замерзшие, думаешь легко им в Питере в ноябре? Их обогреть надо. Им тепло нужно, энергия. А откуда ее взять? Только из твоего желания сделать для них что-то хорошее! Ну не можешь для людей, для меня сделай, а? Я же… люблю тебя!
Леша замер. Он и не собирался объясняться ей сегодня в любви (и без того проблем в последнее время хватает!), но вот оно само сорвалось, полетело наглым осмелевшим воробьем, и теперь уж не поймаешь. Леша украдкой смотрел на нее — какая реакция последует? Сейчас вот засмеется ему в лицо, как она это умеет, и после этого ему — что? Только пойти и убить себя об стену из-за отчаяния и потери самоуважения. А что это с ней? Поникшая Теона вдруг расправила плечи, глаза ее засверкали, и улыбка — от уха до уха — зажглась на ее лице. Но это была именно улыбка радости, а не уничижительный смех. Леша даже почувствовал себя вдруг немного волшебником, каким-то Дедом Морозом, который умеет включать лампочки на новогодней елке, и тоже засиял ей в ответ. И так они стояли и перемигивались своими внутренними огоньками, а Манана смотрела на них, выпучив глаза, и вдруг тоже засияла — засверкала во все стороны. И только пеструшка Лора взирала на происходящее со своим обычным невозмутимым выражением пофигизма на ржавой морде: «Опять вы со своими глупостями? Ах, оставьте, это все пустое!», а потом зевнула и завалилась спать.
— Леш, ладно, если тебе это нужно, я попробую, — сказала Теона.
Леша взял ее за руку:
— А запал-то есть?
И тогда в ответ Теона крикнула так, что Соловью-разбойнику у нее бы еще подучиться. Это был такой запал, как у гранаты — громыхнуло так, что стекла задрожали, а Лора свалилась со стула. Леша с Мананой выдохнули — все нормально, эта барышня все сможет.
— Но ты должен мне помочь, — улыбнулась Теона.
Леша с готовностью подтвердил:
— Все что угодно.
Теона села за столик, задумчиво посмотрела в окно, за которым дождик выстукивал песенки. Разве можно придумать историю за пару часов?!
— Мне понадобятся мои куклы. Если ты сходишь ко мне домой и принесешь их, я успею за это время придумать маленькую пьесу.
Леша схватил ключи от квартиры подруги и взял резвый старт. Он уже выскочил из кофейни, когда Теона вспомнила про еще один предмет, который мог ей пригодиться. Она окликнула Лешу.
— Белкин, захвати старое серебряное зеркало, которое мы нашли в тайнике! Оно лежит рядом с куклами!
Леша кивнул и помчался по заливаемой дождем улице.
«Экипаж» в этот вечер напоминал готовящийся к отплытию корабль — он раскачивался от такого количества наполнивших его людей, сиял сотней свечей. Теона и не ожидала, что будет так много зрителей. Пришло много незнакомых гостей, и, конечно, те, кто давно стали своими. В первых рядах сидели Лина с Лорой на руках, рядом с ней Данила, Мария в компании Павла и Бобби, Никита в окружении веселой группы студентов, Манана со своей семьей.
Теона выглядывала в зал, страшно волнуясь. Леша подошел к ней:
— Все будет хорошо! Главное, не забывай про хмелек! И если что — я здесь, рядом.
Никита включил музыку, выбранную Теоной.
Теона вышла в центр зала — черное трико, похожее на те, что носят мимы, темные волосы забраны в пучок, яркая красная помада на смуглом лице и две куклы в руках.
Мини-спектакль Теоны состоял из четырех сцен. В первой, весенней, юная черноволосая Нино знакомится с Георгием, и тот протягивает ей в подарок серебряное зеркало. Во второй повзрослевшая Нино прощается с Георгием, который куда-то уходит, и долго смотрит из окна ему вслед. В третьей, осенней, Нино все так же стоит у окна, ждет кого-то. Ей вручают письмо; прочитав его и поняв, что никто не придет, она отходит от окна. А в финале Нино сидит за столом — волосы у нее теперь белее самой белой зимы. Перед ней на столе зажженная свеча и разломанный гранат в блюде. Нино смотрится в серебряное зеркальце, поправляет свои седые волосы, потом смотрит в сторону окна, которое вдруг распахивается от сильного порыва ветра. Ворвавшийся ветер гасит свечу на столе. Четыре сцены — четыре возраста любви.
Из чего родилась эта миниатюра? Из детства Теоны, ее светлейших, легчайших воспоминаний, из зелени и солнца Тбилиси, из песен, что пели на застольях в старых дворах, из «возраста умудренной печали» ее бабушки и деда, так много вложивших в свою обожаемую внучку, из первой, нескладной, но такой искренней любви девочки Теоны, из разочарования, ревности и боли и понимания того, что надо отпустить — отдать, как бы ни было трудно, и из последующего утешения. Коротенький спектакль, длиною всего-то в пятнадцать минут, но в эти минуты вместилась вся жизнь.