Еще одна из дома Романовых

Арсеньева Елена

Но в основном город освещался газом. Фонарщики с лестницами бегали от столба к столбу, ловко поднимались по легоньким лесенкам, которые носили с собой, к фонарю и зажигали его. На Гороховой, где поселились Пистолькорсы, и на Кирочной, где жили Головины, было газовое освещение, но стоило свернуть за угол, в проулок, как кругом разносился стойкий запах керосина: здесь все еще стояли керосиновые фонари на старых, невзрачных столбах, вокруг которых утром и вечером мельтешили фонарщики с ручными тележками. Утром лампы снимали и увозили, вечером привозили снова, заправленные керосином…

После магазинов дамы катались по набережной Невы или заходили в маленькие и прелестные английские кафе, любуясь оттуда, как важно движется

по Невскому конка, наблюдая, как вырастают старые двухэтажные здания, которые теперь надстраивали до четырех или даже пяти этажей. Если приходило в голову погулять в Летнем саду или в Таврическом – в той его части, которая протянулась вдоль Потемкинской улицы (туда пускали только за деньги, это был сад для «чистой» публики), они непременно пили там модный лактобициллин – простоквашу, изобретенную профессором Мечниковым. Несмотря на моду, желающих ее пить было еще мало, но Любочка, чей муж, Головин, был знаком с профессором, считала своим долгом поддерживать всякие новации, особенно bons, как говорят французы, то есть полезные для здоровья.

Впрочем, очень скоро сестры перестали появляться вдвоем и на Невском, и в Гостином дворе, и в Таврическом саду. Нет, они не рассорились, и охота разыгрывать из себя хозяйку дома у Лели не остыла. Все объяснилось просто – она почувствовала себя беременной, да как почувствовала! Ее беспрестанно тошнило, она то и дело падала в обморок, и верная Анюта не отходила от нее ни на шаг в самом буквальном смысле, ежеминутно готовясь подхватить молодую женщину, которая, чуть что, лишалась чувств. Знакомые дамы – а заодно с ними и пользовавший Лелю доктор – сулили ей скорое избавление от недомогания – дескать, после трех месяцев беременности все пройдет, как будто и не было! – однако минули три месяца, и четыре, и пять, а улучшения не наступало. Леля по большей части лежала на кровати, изредка свешиваясь с нее, а проворная Анюта в эту минуту спешила подсунуть ей умывальный таз.

Леля даже не хотела смотреть на себя в зеркало. А что она могла там увидеть? Отекшую физиономию, покрытую красными точками порванных в рвотной натуге сосудиков, с опухшими губами, мешками под глазами и мутными от слез глазами. Она презирала себя, но не могла найти силы, чтобы привести себя в порядок хотя бы к возвращению мужа. Ощущение не просто постоянной тошноты, но и постоянной готовности к рвоте не проходило, и ожидание рождения ребенка превратилось для нее как бы в ожидание окончания срока каторги. Иногда в ее затуманенном мозгу всплывала картина того солнечного дня, проведенного на ярмарке. Как ни странно, больше ей почти нечего было вспомнить – из того времени, которое она провела вместе с Эриком. Даже свадьбу в памяти словно бы пеленой затянуло, собственную свадьбу! А известие о том, что брат государя, великий князь Сергей Александрович, привез в Россию невесту, Элизабет Гессен-Дармштадтскую, что сыграна пышная, волшебная свадьба, что для молодых куплен дворец Белосельских-Белозерских на Невском проспекте, там, где проспект этот пересекается с набережной реки Фонтанки, что дворец теперь называется Сергиевским… это известие, которым в июле жил весь Петербург, вообще словно бы мимо Лелиных ушей пролетело.

Сестра Люба пыталась рассказать о роскошном свадебном торжестве, о туалете невесты, о том фуроре, который произвела в Петербурге ее красота, но Леля ничего не слышала. Для нее ничего не существовало, кроме собственных страданий.

«Ох, Господи! Скорей бы все это кончилось…» – теперь эти слова были ее молитвой. И даже родовые муки сопровождались почти постоянной борьбой с тошнотой, Леля находилась в полусознании и была несказанно изумлена, когда ей сообщили, что родился сын.

Эрик, который явился поздравить жену, сообщил, что решил назвать ребенка Дмитрием. В честь своего деда, которому был обязан своим воспитанием. Ибо именно дед настоял на том, чтобы Эрик выбрал

военную карьеру, и вообще – дедовыми связями он был записан в Конногвардейский полк.

– Но как же так, – пролепетала Леля, – мы даже ничего не обсудили, ни о чем не говорили… имя выбирают вместе…

– Душенька, – ответил Эрик, снисходительно приподнимая брови, – ну как же было возможно что-то с вами обсудить, когда вы находились в таком ужасном состоянии?

Леля устало закрыла глаза. Ну ладно, Дмитрий так Дмитрий, это прекрасное имя… Только странно, что Эрик начал снова разговаривать с ней на «вы».

Она долго приходила в себя после родов и не хотела ни принимать гостей, ни даже видеться с мужем. Леля обожала сына, однако больше иметь детей ей пока не хотелось. На счастье, полк Эрика был на маневрах.

Постепенно Леля снова начала выезжать. Сестра заставила ее побывать в театре, однако Леля чувствовала себя слишком разбитой, чтобы получать удовольствие хоть от чего-нибудь, даже от веселого представления, которое ей нужно было всего лишь созерцать.

Она равнодушно смотрела, как блистательная Екатерина Вазем, которая в тот день прощалась со сценой, станцевала свои знаменитые «Дочь фараона», «Камарго» и «Пахиту».

– Да что ты как спишь на ходу?! – сердито воскликнула сестра, отчасти даже обиженная тем, что Леля не оценила ее хлопот: в этот вечер в Мариинке собрался весь свет, царская ложа тоже была полна, великая княгиня Елизавета Федоровна блистала красотой, все взоры были устремлены на нее… Легко ли было раздобыть ложу в театр?!

Спишь на ходу? Леля не обиделась. Она и в самом деле чувствовала, что больше всего на свете хочет спать. Хоть она и не кормила Митеньку, хоть и был он окружен заботой и хлопотами нянек, а все же малое дитя, да и последствия беременности продолжали сказываться. Именно поэтому самым любимым занятием Лели был в это время сон.

Однако в тот вечер поспать Леле не удалось: Эрик явился из Красного Села с маневров и решил посетить жену.

– Вы не вернетесь нынче в полк? – удивленно спросила Леля.

– Нынче – нет, – ответил Эрик.

– Что же, я распоряжусь, чтобы вашу спальню как можно скорей приготовили, – кивнула Леля.

– Можете не трудиться, – ответил муж. – Я намерен провести ночь в вашей спальне.

– Но я, – пролепетала Леля испуганно, – я неважно себя чувствую…

– Если у вас есть силы ездить по балетам, полагаю, вас не затруднит неподвижно пролежать с полчаса, – холодно сказал Эрик.

Муж и жена смотрели друг на друга, и каждый думал об одном и том же: какая дурь ударила им в голову там, на ярмарке?! Что с ними случилось? Как они могли так опьяниться друг другом… и так ошибиться друг в друге? Нет, конечно, Леля знала, что больше всего на свете она мечтала избавиться от перспективы сделаться генеральшей Афанасьевой. Именно для этой цели был выбран Эрик. Не то чтобы она сходила по нему с ума, но он, безусловно, был самым красивым мужчиной среди тех, кто ее окружал. Она тогда думала: какие очаровательные будут у нас дети! В самом деле, Митенька – чудо, просто ангелочек, но этого вполне довольно…

Что еще может дать ей Эрик, кроме этого очаровательного ребенка? Он не любит появляться в свете, все время проводит в полку. Он в восторге от военной жизни, и, сколько Леля помнила, ей эта жизнь тоже понравилась – пока у нее были силы этой жизнью наслаждаться. Жены высших офицеров устраивали приемы, на которые, случалось, хаживал даже генерал-адъютант, генерал от инфантерии, командующий Санкт-Петербургским военным округом великий князь Владимир Александрович вместе с женой, великой княгиней Марией Павловной. Говорили, что не было в Петербурге двора популярнее и влиятельнее, чем двор великой княгини Марии Павловны, которую близкие почему-то прозвали Михень! Леля наберется сил, а потом тоже начнет давать приемы. Главное, чтобы не было скучно… чтобы все не как у всех…