Еще раз о немецких деньгах
Шрифт:
В декабре 1916 года я по делам [общества] "Проводника" уехал в Испанию, где революция в России меня застала. Уже до этого доходили до нас слухи о субсидировании немецким штабом газет для распространения среди военнопленных, и по целому ряду совпадений у меня возникли подозрения против Цивина.
2. Повторяю, Цивин не дал никаких указаний ни о происхождении денег, ни о том, как он ими распоряжался; ни что [он с н]ими делает. Он только рассказал мне, что большинство партийных работников бывают у него, принимают участие в вечеринках, одалживают деньги и т. п.
О его поездке в Осло я слыхал, но уже после революции, от его сотрудника Левенштейна, от которого я узнал о связи Цивина с генеральным штабом немецким. Левенштейн сам ездил во время войны через германию в Осло и, будучи задержан на границе немецкой, потребовал телефонировать в штаб и через час получил разрешение проезда через Германию.
Цивин вернулся в Россию через Париж--Лондон. Не знаю верно ли --вернулся вместе с Черновым.
В России он встречался с видными членами партии. Он жил у своего кузена Богрова (в Москве), и к Богрову часто приходили видные деятели партии с.-р., включая В. М. [Чернова]. Из Москвы он должен был по поручению партии ехать на Кавказ, но заболел. Если не ошибаюсь, его партийное имя было Пятницкий.
После Октябрьской революции он примкнул к большевикам и был, если не ошибаюсь, членом военревкома, раньше комиссаром фронта в Калуге и затем в Ростове-на-Дону. Здоровье его было сильно расшатано, кровохарканье и т. п., и в 1919 году его отправили в Крым. Вскоре по приезде туда белые заняли Крым. Он скрывался некоторое время и вскоре умер там, кажется, в Симферополе.
Эти сведения я получил теперь от своей сестры. Прилагаю при сем перевод с итальянского письма, полученного мною от моей сестры, в ответ на просьбу сообщить мне, что она знает об этом деле.
Между прочим, думаю, что поездка Цивина в Осло могла также быть как цель -- поставка немцам каучука. Вспоминаю фразу, брошенную им во время очной ставки у Натансона. "А может быть я заработал на покупке и продаже каучука?"
Теперь разрешите мне сделать некоторые выводы.
Цивин был членом партии эсеров, талантливый оратор, поэт и вообще одаренный человек -- избалованный богатыми родителями, женщинами и т. п.
По Вашим сведениям он получал от немецкого посла в Берне 25.000 франков в месяц. В то время это была колоссальная сумма. Как ни широко он жил, он не мог проживать эти деньги. Вы жили в Швейцарии в то время, представляете себе проживать 25.000 франков в месяц? Только миллионеры в буквальном смысле этого слова могли позволить себе такую роскошь!
Между прочим Вульф и я будучи служащими "Проводника" получали по тому времени огромные оклады. Вульф получал 20.000 фр. в год! Я получал 15.000 в год! И это считалось по тому времени неслыханным жалованием, и мы жили прилично, помогали каждый из нас своей партии и своим товарищам!
Я не хочу обвинять партию, т. е. главарей партии с.-р., и далека от меня мысль оправдать Цивина. Как я Вам писал выше, я лично, после свидания с Натансоном, порвал всякие отношения с ним [с Цивиным]. Но после свидания с Натансоном, почему история была потушена? Почему Цивин не только остался в партии, но по приезде в Россию получил назначение от партии, и видные члены партии продолжали встречаться с ним. [Это] мне совершенно непонятно! Вывод один -- часть денег шла партии. Какая?.. Но важен сам факт по себе...
Вот все, что могу Вам рассказать об этой печальной истории.
О моем дорогом друге Вульфе Драбкине, кроме тех сведений, которые и Вы имели -- ничего не знаю -- хлопотал одно время о том, чтобы вернуться в Италию, но не удалось ему, к сожалению. Знаю, что кроме Люси у них был сын. Вот все, что знаю о них. Мы прожили вместе много лет, здесь в Италии, и, несмотря на то, что были политическими противниками, Вульф был бундовец, а я [в] Поале Цион, были близкими друзьями. Сомневаюсь, перенес ли он все лишения и горькие разочарования.
Что Ваша сестра Полина? где она?
Если опубликуете документы о Цивине, хотел бы иметь копию. Если что-нибудь неясно в моем описании (очень хаотическом) и если у Вас есть кое-какие вопросы, -- к Вашим услугам. Очень рад буду, если Вам удастся выделить из этой истории Виктора Михайловича, которого я очень любил и уважал.
С сердечным приветом
Давид Гольдштейн
Простите за мой русский язык! Вот уже 53 года, как я уехал из России.
Перевод письма с итальянского моей сестры
К сожалению, мало могу рассказать тебе о жизни Жени в германии и в Швейцарии. Он никогда не говорил со мной об этом периоде, и я его не спрашивала.
О его широкой жизни в Швейцарии я узнала только, когда была вызвана в полицию в Кишиневе, где мне показали твое письмо ко мне, в котором ты мне писал о лукуловой жизни Жени. Мне только прочли его, но не дали. Но должна тебе сказать, что мне в голову не могло прийти то, о чем ты пишешь теперь в твоем письме. Я считала, что он, вероятно, живет за счет какой-то старой женщины, -- и после тяжелого переживания я написала ему, что не желаю больших никаких репортов с ним.
После этого письма я получила небольшую сумму денег (единственный раз) и письмо, в котором он умолял меня не бросать его и быть готовой выехать в Швейцарию с Сарой (дочкой), как только он устроит все разрешения на проезд. Это разрешение никогда не прибыло, и я больше никаких известий от него не имела.
После революции я снова поехала в Добромино, к родным Жени, которые меня умоляли приехать, хотя бы на короткое время, с Сарой. Через несколько дней получилось известие из Москвы, что Женя приехал туда и приезжает в Добромино. Он приехал в ужасном состоянии здоровья, и у меня не хватило храбрости бросить его в таком состоянии и требовать от него объяснений.
Он пролежал несколько месяцев, и я ухаживала за ним как сиделка. После этого мы выехали в Москву и оттуда должны были выехать на Кавказ. Женя получил от партии очень важное назначение. В этот период я познакомилась с Черновым, но я их видела несколько раз у дяди Жени -- Богрова, у которого мы жили. Женя вернулся в Россию с очень малыми деньгами.
Когда произошла октябрьская революция, мы все еще жили у Богрова, и первое время Чернов еще приходил, пока не пришлось ему удрать. Женя после долгих размышлений примкнул к коммунистам и работал усиленно, но болел все время. Нас послали раньше в Калугу, потом в Ростов-на-Дону и в другие места, -- не помню теперь названий городов.