Ешь. Молись. Разводись
Шрифт:
Эти влажные хлюпанья, причмокивания плоти.
Хочется еще дольше. Бесконечно.
Одно слово, одно касание его пальца и меня простреливает дикий спазм. Кричу.
Рассыпаюсь.
Падаю.
Умираю.
От боли. Потому что судьба отсчитывает последние минуты.
Я это знаю. Мне кажется, и он знает.
Есть
Его жена и сын. Мои дети. Разные города. Разное всё.
Невозможность.
– Моя… моя… моя… женщина моя. Вся моя.
Губы по позвоночнику жарко. Потом за волосы снова подтягивает на колени. Он всё еще во мне. Я больше не могу.
Могу.
Всё с начала. Теперь мы летим за его удовольствием. Оно более грубое. Более жадное.
Животное.
Плюхи, толчки, с силой, со свистом сквозь зубы, с матом.
Это слово «блядь» как синоним любви для нас сегодня.
Потому что сказать «люблю» - больно.
А сказать «блядь» - в кайф.
И ни к чему не обязывает, хотя мы уже и так обязаны всем вокруг.
Обязаны потому, что поимели наглость найти счастье.
– Мила… Милана.
Губы на шее. Зубы. Впиваются. Жадный такой!
Как же это заводит!
Бедра мелко трясутся. Неужели опять я смогу? Да, смогу. Стоит подумать о том, что он вот так дико сходит с ума по мне, по моему телу. Со мной.
Цепляюсь пальцами за простыни. Выгибаюсь. Ближе хочу быть. Еще ближе.
Каждый миллиметр ощутить.
– Давай со мной. Еще. Давай. Ну? Сучка моя. Давай. Девочка моя любимая. Родная моя. Чуть-чуть, помоги, сожми.
Выстанываю, подвываю стискивая мышцами внутренними, всё лоно ноет, болит, в тонусе адовом. Принимает. Принимает. Удар за ударом. Толчок за толчком. Остро. Как же это остро.
Кто-то говорит, что для того, чтобы женщине кончить ей нужно расслабиться. Мне надо напрячься. Свести всё внутри до какого-то края, а потом отпустить. Жду, когда можно будет. Жду его.
А он как отбойный молоток, долбит с силой, с хрипами. И я стекаю медленно в эйфорию, понимая, что вот сейчас это для него самый кайф.
Он варвар. Охотник. Победитель.
Он берёт.
Захватчик.
Он получает от своей добычи то, что хочет.
Добыча – я. Я дарю ему это удовольствие. Это блаженство.
Я.
И сама становлюсь его удовольствием. И беру от него тоже. По максимуму.
–
Я тоже люблю. Тоже. Тоже. Да…
Мокрая вся, трясущаяся, всхлипывающая. Нащупываю его ладонь, беру, притягивая туда, где она мне нужна, сжимаю, задерживаю дыхание, ни стонать уже, ни кричать, только рот открыт в безмолвном вопле.
И его мокрая грудь на моей спине, и дрожь. И грубый рык, когда выплескивается семя.
Настоящий секс – это не красиво. Это и не должно быть красиво. Это только для двоих, которым безумно хорошо. И на всех плевать.
Жадно воздух хватаю. И записываю себе на подкорку каждую секунду. Звуки, запахи, частоту сердечного ритма.
Я всё это буду вспоминать потом. После. Когда будет слишком поздно.
– Милана, я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю.
Обнимаю, исступлённо.
Пожалуйста, можно завтра мы проснёмся и никаких проблем нет? И мы можем быть просто счастливыми вместе?
Это невозможно.
Наверное, только если мы проснёмся, а нам примерно по двадцать, и мы стоим на колоннаде Исаакия замечая друг друга.
Не хочу ни о чём думать. Ни о чём говорить.
Можно я побуду совсем не правильной женщиной?
Счастливой не правильной женщиной.
Хотя бы до утра.
Можно?
Разрешите мне, ну, пожалуйста!
Глава 39
Выражение лица тестя ничего хорошего не предвещает.
Но и моё тоже.
Да, я решился. Сначала на разговор с ним.
Нет, сначала я всё-таки поговорил с Людой.
– Ничего не надо, Север. Ничего. Просто… Я же знаю, что сама виновата.
– Мила, ты ни в чём не виновата, я сам принимал решение жениться на тебе, и…
– Принимал решение?
Не могу выносить её взгляд. Я конченный мудак. Зачем я женился?
Просто тогда в моей жизни еще не было раф кофе. И Москвы не было. И солёных слёз.
И слов «прощай».
Ветер в столице не такой пронизывающий как у нас, в Питере. Другой. И пахнет иначе. Тот мой ветер пах сдобными булками московского хлебозавода и надеждой. Но…
– Нет, Арсений, пожалуйста. Я не буду разбивать твою семью.
– Ты её не разбиваешь. – я держал её за тонкие запястья, но она всё равно ускользала, убегала, пряталась…
– Хватит. Я решила.
– Ты же любишь меня?