Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

Рунов Владимир Викторович

Судьба Ивана Степановича Исакова воистину уникальна и удивительна. Сталин, который, как известно, вообще избегал превосходных оценок, однажды, со значением подняв указательный палец, весомо подчеркнул:

– Настоящий адмирал! Умница, хотя без ноги, но с головой.

Что касается значимости подобных сталинских определений, то мне сразу приходит на память телеинтервью с Николаем Константиновичем Байбаковым – легендарным, но к той поре уже бывшим председателем Госплана СССР.

– Сталин вызвал меня глубокой ночью, – рассказывал он, – и, не предлагая сесть, сразу сказал, что на Северном Кавказе складывается угрожающая обстановка, и не исключено, что немец со дня на день выйдет в районы кубанской нефтедобычи. «Вам надлежит вылететь в Краснодар, на месте определить ситуацию, а по её конкретике принять меры. Если положение действительно безвыходное, то необходимо немедленно

уничтожить всю систему добычи и переработки нефти. Ну а если, как уверяют меня Будённый и Каганович, ещё есть возможность отстоять Кубань, мобилизуйте все силы, чтобы нефтедобычу сохранить, несмотря на систематические бомбёжки», – он отошёл к столу, надломил для трубки две папиросы, закурил и, не поворачиваясь ко мне, медленно произнёс: «Если вы, товарищ Байбаков, оставите врагу хоть одну скважину, мы вас расстреляем… Но если немец не войдёт на Кубань, а вы порушите хоть единую вышку, мы вас тоже будем вынуждены расстрелять». «Товарищ Сталин, вы не оставляете мне шанса», – только и молвил я, – продолжал Николай Константинович, которому тогда «стукнуло» всего 33 года, но он уже исполнял должность первого заместителя наркома нефтяной промышленности СССР, причём был одним из двух тогдашних замов. – Тогда не принято было их иметь десяток, – рассказывал Байбаков, – даже заместителей Верховного Главнокомандующего на всех этапах войны было всего два – Жуков да Василевский.

– Видимо, значение имело не число, а умение, – встрял я.

– Это уж точно! – подтвердил мой собеседник. – Сталин постучал пальцем себя по виску и сказал: «Вот тут ваш шанс, товарищ Байбаков. Идите! Мне доложил Поскрёбышев, что самолёт ждёт на Центральном аэродроме. Захватите с собой специалистов, кого считаете нужным…»

В тот день в рамках интервью на студии телевидения, а потом во время уютного ужина, состоявшегося благодаря щедрому гостеприимству гендиректора кубанского филиала «Роснефти» Дмитрия Георгиевича Антониади, на отраслевой базе отдыха, что приткнулась к берегу обмелевшего ныне Шапсугского водохранилища, мы много говорили об операции по уничтожению нефтедобычи на Кубани, о пережитом ликвидаторами во время ухода в горные леса под прицельным пулеметным огнём.

Вдруг Байбаков упомянул имя Исакова, подчеркнув, что на Северо-Кавказском направлении собралось в ту пору много военачальников, в том числе и морских. Исаков туда прибыл в качестве заместителя Командующего и члена Военного Совета фронта.

– Человек был отчаянный, нередко лично бывал на передовой. Даром что в недавнем прошлом – профессор Военно-морской академии, – не переставал удивляться Байбаков. – Причём сначала казалось, что человек он учёный, аудиторный, кабинетный. Впоследствии мы, госплановцы, не раз обращались к его трудам, особенно когда занимались подготовкой документов о послевоенном развитии военно-морского флота. Когда я ознакомился с его работой «Беломорско-Балтийская водная магистраль», написанной ещё в тридцатые годы, был искренне удивлён той аргументированной убедительностью, с которой он показал значение нового водного пути для манёвра силами флота между театрами военных действий. Более того, выкладки были подтверждены практической переброской боевых кораблей под его командованием с Балтийского на Баренцево море, что послужило основой для создания вначале флотилии, а потом и Северного флота, самого боеспособного в годы войны. Тут, на Кубани, с Исаковым произошла большая трагедия, – Николай Константинович протянул руку в сторону синеющих на горизонте предгорий. – На пути в Туапсе из района Апшеронска, где удалось остановить противника, на Гойтхском перевале адмирал попал под бомбёжку и был тяжело ранен. Чуть не погиб! Его оперировали в палатке медсанбата, ногу пришлось ампутировать по бедро…

Позже я узнал, что ранен был не только Исаков. Под удар того пикировщика попал штабной транспортёр, где находились командующий фронтом генерал Тюленев и представитель Ставки Каганович. Оба получили ранения, не столь тяжкие, как Исаков, но всё равно серьёзные, требующие госпитального лечения… Однако когда через много лет всех участников войны поголовно награждали орденами Отечественной войны, о Кагановиче даже не вспомнили, хотя по статусу ему, как фронтовику, получившему ранение, был положен орден первой степени.

Вот наше вечное проклятие – показательная неотвратимость за ослушание! Ведь Кагановича исключили из партии большевиков за то, что он в компании с другими членами Политбюро (так называемая антипартийная группа) воспротивился хрущёвскому волюнтаризму. Что это такое? Могу объяснить. Это «политика, не считающаяся с объективными законами исторического процесса, с реальными условиями и возможностями, определяемая субъективной волей и произвольными решениями осуществляющих её лиц».

Проще говоря – чё хочу, то и ворочу! За это через несколько лет, похитрее сплотившись, Хрущёва и погнали как раз те, кто в компании с ним обличал ту самую антипартийную группу во всех смертных грехах, а Кагановича – в первую очередь.

Честно говоря, я что-то и не припомню, чтобы наш очередной «вождь» так уж сильно считался с «объективными законами исторического процесса». Да и вообще с законами, рано или поздно сам превращаясь в единый и неделимый «закон» на все случаи жизни.

Но это к слову, чтобы показать нашу основную субъективную избирательность, когда одному – орден «Победа» ни за что и главная премия впридачу за литературное произведение, писанное кем-то иным, а другому – проклятия и забвение очевидного и заслуженного.

Я нисколько не обеляю Кагановича, он «гусь лапчатый» ещё тот. Как, впрочем, и все они. Но то, что именно Лазарь Моисеевич организовал и осуществил бесперебойные железнодорожные перевозки промышленности и населения в дни массовой эвакуации на восток, особенно в первые месяцы войны, – это факт очевидный, а в тех условиях – почти невероятный по масштабам и оперативности выполнения.

Как, впрочем, очевидно, что судьба адмирала Исакова – это уникальная по насыщенности жизнь отдельного человека, вписанная во все потрясения самого страшного века, не миновавшая ни единого крутого поворота.

А ведь поначалу ничто подобного не предвещало. Матери с малолетними детьми после ранней смерти отца пришлось уехать к брату Петру в Тифлис, где сын стал обращать на себя внимание не только внешностью (он был высок, строен), но и серьёзным отношением к учёбе, в которой более всего уделял внимание математике. Однако вскоре было подмечено, что красивому юноше совсем не чужд некий чувственный романтизм. Он любил в одиночестве бродить по пахнущим пряностями улочкам старого города, уходить к Сионскому собору, вслушиваться в загадочный рокот Куры, воды которой отдавали запахами серы. Иногда с томиком Бараташвили подолгу сиживал в аллеях ботанического сада, что окутывает кронами подножья Нарикалы, древней крепости, на стенах которой при живом юношеском воображении вполне можно было представить отблески вражеских факелов и штурмовые лестницы завоевателей.

Пойди дело так и дальше, быть бы Ване Исакову поэтом или философом, да помешал Пётр Лауэр. Брат матери бредил морем и тем же «заразил» племянника, в сердце которого избыток духовных смятений вполне вписывался в вещую пушкинскую строку:

О, сколько нам открытий чудныхГотовит просвещенья дух,И опыт, сын ошибок трудных,И гений, парадоксов друг…

В самый разгар Первой мировой войны подстёгнутый «сараевским выстрелом» Иван Исаков вдруг покидает знаменитую петербургскую «техноложку» (технологический институт, о котором мечтала мама) и переходит в гардемаринские классы, военно-морское училище младшего комсостава, навсегда связав жизнь с флотом. Выпускается мичманом по первому разряду как раз к развязке мировой войны, считая, что места ему в ней уже и не найдётся. Кто тогда, окромя большевиков, знал, что одна бойня вскоре перейдёт в другую, невиданную по жестокости Гражданскую, когда под влиянием химер брат пойдёт на брата? Боже мой, скольким юным, только отсчитывающим первые удары сердца казалось в ту пору совсем не то, что в конце концов случилось!

Весной семнадцатого года Иван на несколько суток приехал домой в отпуск, уже имея в кармане предписание прибыть в качестве корабельного ревизора на эсминец «Изяслав». Юный мичман вступал в свою первую офицерскую должность, несмотря на неистребимый романтизм, совсем не предполагая, что три десятка лет спустя станет одним из трёх высших флотоводцев могущественной морской державы.

Ида провожала на вокзале, сдержанно оросив материнской слезой отворот чёрной шинели. Сыну, высокому голубоглазому красавцу, поразительно шла морская форма: кокарда на фуражке, золотые погоны, кортик у бедра. Несмотря на всю растревоженность материнского сердца, она и в малой степени не чуяла, какие испытания ждут её драгоценного отпрыска в самое ближайшее время. Да и сам он не предполагал, хотя и понимал, что всё складывается непросто – эскадренный миноносец «Изяслав» зачислен в передовой ордер…