«Если», 2011 № 04
Шрифт:
Полдень давно миновал, когда Шмель наконец вышел на берег озера. Дым еще стелился над водой, и Сходня со слугой только-только поднимались после затянувшегося привала, но Шмель слишком устал, чтобы играть в прятки.
Он скованно поклонился — все-таки подростку надлежит первому приветствовать старших. Слуга равнодушно кивнул в ответ; Сходня поманил пальцем.
Шмелю это не понравилось, но он подошел, хотя и не очень близко.
— Домой идешь?
— Домой.
— Всыплет небось отец, что провалил ученичество?
— Всыплет, — отозвался Шмель как мог равнодушно. И подумал:
— Свои сыновья будут — тогда поймешь, — проговорил Сходня с неожиданной мягкостью. — Хотим, чтобы вы голода не знали, чтобы не мерзли и чужим в ножки не кланялись. Потому и учим. Мой-то — видел, какой?
— Видел.
— Будет мастер, — уверенно сказал Сходня. — Потому как растил я его, не жалея. Ну, поехали! — он кивнул слуге. — Хлеб и сыр, что остались, отдай мальчишке. А то совсем отощал.
Слуга молча положил на камень у костра сверток, который собирался было унести с собой. И очень скоро Шмель снова остался один — на берегу неподвижного теплого озера, где темнели кострища, давние и свежие.
Чужого свертка он так и не тронул.
Солнце ушло за гору. Стократ лежал на спине и грыз травинку; сегодня весь день у него во рту и крошки не было, живот прилип к спине, зато чутье и слух по-звериному обострились.
Купец и его слуга все еще были в пути. Еще ругали себя за долгие привалы и погоняли лошадей, желая добраться до Высокого трактира, прежде чем окончательно стемнеет. Приложив ухо к земле, Стократ слышал стук копыт недалеко внизу: скоро они будут здесь, приманка явилась.
Приманка явилась, но зверь не показывался до сих пор. Лежа в полумраке, сливаясь с землей и хвоей, Стократ был невидим, но и сам видел мало. Когда разбойники выдвинутся вперед, собираясь начать дело, он услышит. Но пока душегубы залегли, как он, и ждут.
Или их нет здесь. Ушли, сбежали, разошлись, каждый несет свою долю прежней добычи, и каждый надеется начать жизнь заново…
Жить заново. Открыть, скажем, трактир у дороги. Или построить кузницу, или просто осесть в селении и возделывать клочок земли. Перерезанные глотки остались в прошлом, грабежа и вовсе не было, мы все начнем сначала… Стократ вытянулся, разминая затекшую спину, и в который раз поразился, откуда к нему приходят мысли. В его детстве, холодном и темном, мыслей почти не было. Только борьба и ярость; все вокруг были молоды и обречены.
Он впервые в жизни увидел старого человека, когда оружейник, умирающий от дряхлости, пришел откуда-то — и едва не рухнул в дверях приюта. Глаза у старика были мутные и, пожалуй, почти слепые. Он оглядел настороженных сирот и отдал зачехленный сверток злому мальчику, не умеющему думать.
И вот тогда начались мысли.
Стократ ушел из приюта в пятнадцать лет. Без гроша: единственным его достоянием был меч, он же был единственным учителем и другом.
Голодный мальчишка бродил по дорогам, сперва бесцельно, потом тоже бесцельно, но уже сознавая это, пребывая в не-цельности, как в полете. Он много думал о людях: иногда один подпасок, встреченный на рассвете, давал ему пищу для размышлений до самого вечера. Он научился читать незаметно для себя и даже купил и прочел несколько книг, но истории, рассказанные в них, показались слишком сухими и вымышленными в сравнении с тем, что он видел и о чем думал. Вот, например, некие разбойники молча делят награбленное и расходятся в разные стороны. Откуда Стократу известно, о чем они мечтают? Какими словами убаюкивают совесть?
Стократ выплюнул изжеванную травинку, сорвал следующую и поразился ее терпкому вкусу. Вкус… что он означает? О чем, кроме зелени и лета, может рассказать эта терпкая кашица?
Вчера он потратил несколько часов на прогулку к маяку — так называли чашу со смолой, где лесовики, когда желали о чем-то сказать соседям, разводили огонь. Дозорный приносил князю флакончик с посланием. Мастер-языковед, заранее предупрежденный, полоскал рот особо чистой водой и клал сообщение на язык. И после долгого величественного молчания изрекал пожелание, или вопрос, или сообщение.
Стократ так четко воображал себе эту сцену, как если бы сам много раз был ее свидетелем. Вчера он постоял у потушенного маяка, но дальше в лес не пошел: там явно кто-то был и дежурил, возможно, с луком в руках, и дорогу устилала такая трескучая хвоя, что, пожалуй, в идущего по ней мог попасть и совершенно слепой стрелок…
Будто в ответ его мыслям треснула веточка под чьей-то ногой. Стократ насторожился. Не рановато ли?
Самое время. Три человека, один из них очень тяжелый, молча занимали места на той стороне ущелья. Охотники.
Он прижал ухо к земле; и жертвы были совсем рядом. Те самые лошади с парой всадников и поклажей…
И один пешеход. Легконогий. Легкий.
Подросток.
Шмель шагал и печально гордился собой. О каменной тропе, соединяющей два витка дороги, рассказал ему еще в Макухе молодой погонщик, часто сопровождавший купцов в пути через горы. Закончив хвастливый рассказ, как он, бывало, обгонял конных перед самым перевалом и до смерти удивлял их, появляясь впереди, парень потребовал от Шмеля клятвы, что сам он этой дорогой пользоваться не будет: слишком опасно. Но Шмель резонно заметил, что ничего обещать не обязан: погонщика за язык не тянули, а безопасность Шмеля — Шмелева личная забота.
Он и не собирался пробовать эту тропу. День уходил, солнце склонялось, усталость тянула к земле, но впереди еще было возвращение, и предстояло объяснить родителям, почему он так и не стал уважаемым человеком. Всякий раз, когда Шмель об этом думал, его ноги шагали медленнее, и он желал, чтобы пути не было конца. Но приметой скрытой тропе служил белый камень на обочине, и, увидев камень, Шмель вспомнил рассказ погонщика и захотел только глянуть: существует «скорая» тропа или это вранье?
А через миг оказалось, что по тайной тропе можно только подниматься. Спускаться нельзя, если тебе дорога шея; обмирая от ужаса и проклиная себя за глупость, Шмель лез и лез вверх. «Если я свалюсь, — думал он, — пузырьки и склянки в мешке разобьются и все мои вкусы пропадут зря… И „большой“, и „уметь“, и все прочее, включая „касаться“ и „любить“.
Несколько раз он в самом деле чуть не сорвался. Выдохся, покрылся потом и царапинами, отчаялся — и вдруг выбрался на ровное место. Это был другой виток дороги, погонщик не соврал, и Шмель оставил позади торговца Сходню вместе с его товаром…
Не успел он отдышаться, как и на дороге послышался топот копыт. Сходня и погонщик выехали из-за поворота и резко придержали лошадей:
— Эй! Кто такой?
Купец схватился было за оружие. Присмотревшись, опустил руку:
— Ты?! Как здесь оказался?!