«Если», 2011 № 04
Шрифт:
Появился соблазн свезти хабар в скупку и разбогатеть разом тысячи на две валютой. Но я поборол мелкую жадность, стоящую на пути получения безвременного богатства. Надо только понять, как это делает Сия.
За квартал до офиса обменялись с Бурлакой машинами. Я вспомнил о доплате за вредность, а заодно и о том, что у самого в кармане денег под расчет — Ира просила зайти в магазин. Суммы для покрытия долга хватало, и я без сомнений отдал все. Дима отказывался вяло, он вообще, кажется, думал о чем-то постороннем — отрешенно улыбался и терял нить разговора.
—
Я не пожалел, что уговорил Димку, — мой маршрут на самом деле вреднее.
Человеческая память — как сортировочная станция, где мусор делится на сырье и хлам. После чистки все равно остается пыль вредных воспоминаний — как налет на чашке, из которой постоянно пьют чай. А то, что хотелось бы оставить навсегда, само собой улетучивается. По дороге домой я слушал в наушниках найденные слова и шептал их про себя, стараясь не забыть. Поначалу не ощущал смысла, как в той книге с вычурным текстом, которую читать смешно. Но с каждым повтором значение звуков глубже въедалось в голову, словно раскаленное тавро в тело мученика. И мученику, как ни странно, становилось легче.
— Ты на следующей выходишь, чудило?
— Да, проходите, пожалуйста.
Так просто.
— Скажи быстро, где тут обменка?
— Направо, будьте добры.
Так легко.
— Извините, я нечаянно.
— Ну что вы, ничего страшного.
Так приятно.
И все равно, пока добрался до квартиры, несколько выражений забыл. Смылось из памяти под первым осенним дождем, до наглости приставучим — отмахнуться бы, но его много. А терпеливых осталось мало.
Пока раздевался, Ира высунулась из комнаты — ждет, чем я сегодня удивлю, какой стратегией воевать буду. Я подошел и обнял ее.
— Дорогая, я тогда вспылил не по делу. Ты меня… прости.
Она — опять меня обхаживать: да ужин, да футбол, да поцелуи. А мне вкусно от ее движений, интересны слова, мимика возбуждает. Не ради выгоды — для души.
Соседи за стеной ругаются. Смешно — взрослые люди, а ковыряются в навозных кучах, будто дети недоразвитые.
На работу я оделся, как еврей на праздник — в моем понимании этого процесса. Почистил туфли, навел стрелки на брюках, поверх рубашки надел вязаный жилет. Солнечная погода разрешила не прятать наряд под плащом, за что я поблагодарил великодушно ее высочество Осень.
На утреннем разводе оказалось, что Бурлака взял отгул, на его маршрут вышел Ефрем Поползнев. Почему именно он — Хрен его знает.
— Вот это ты у Шиши поднимешься сегодня, — говорю Ефрему, пока идем к гаражу.
Хрен молчит, дует щеки и косит на меня из-под кепки.
— Кто бы говорил, искру тебе в дизель. Сам вчера мои словечки потащил на проспекте. Небось погулял с них неплохо, копипаст клавиатурный!
Я только рассмеялся в ответ его нелепой и отдающей бессилием злобе. Значит, это Хренов контейнер стоял вчера забитый.
— Слушай, Поползнев, — сказал я, и он передернулся. По фамилии, как и по имени, Ефрема давно не называли. — Ты никогда не думал, что тех драгоценностей, которые ты сдаешь за гроши, в тебе самом — терабайт?
— Был бы терабайт — не выискивал бы, — прогнусавил Хрен.
— Я серьезно. Смотри. — Достал из кармана десятку и протянул ему. — Пожалуйста.
— Чего это? — буркнул Ефрем, но глаза на купюру все-таки уставил.
— Чего… десятку тебе даю. За просто так.
Поползнев сделал шаг, как в клетку со зверем. Взялся за бумажку и потянул.
— Ну давай!
Я отпустил — Ефрем не рассчитал силу и отшатнулся, взмахнув десяткой. Обладание деньгами озарило лицо Поползнева всеми красками жадности.
— Здорово! — чуть не прокричал он и вприпрыжку поскакал к машине.
Видимо, драгоценное «спасибо» спряталось слишком глубоко в Ефреме. Или запылилось так, что с ходу не отыщешь.
Техники клялись святым — плановым расходом запчастей, что отремонтировали мою колымагу. Но автомобиль опять завелся не сразу, пришлось подергать провода зажигания.
К зигзагообразному дому я подъехал раньше обычного: побил бы все рекорды профсоревнований, если бы они проводились среди забирателей. Остановился у дальнего подъезда, прошелся к углу, за которым виднелась вторая часть дома, и выглянул.
Сия стояла возле контейнера, сбрасывала слова с накопителя.
Сейчас я приведу себя в порядок, на малой скорости подам машину и…
Меня похлопали по плечу.
— Или ты влюбился, Каша? Зачем за бабой следишь? Хочешь ее, да?
Что ему объяснять, рвачу от филологии? Что мужчина может испытывать к женщине не только половое влечение, но и чувство благодарности? Засмеет. Что забиратель хочет показать даме свою причастность к культуре? Не поймет. Что мусор нужен только для того, чтобы простые человеческие качества выглядели дороже денег?
О чем мы говорим…
— Шиша, ей-богу, не знаю, куда ты шел, но тебя там заждались.
Он поймал спокойствие в голосе, как дворовый пес ошметок мяса. Уходить с добычей не собирался, принялся рычать на благодетеля.
— Или отдай слово, которое у Хрена взял, или гони деньги. Сам ломается, как китайская мебель, делает вид, что слова не сдает, и вдруг у товарища хапнул. Нехорошо, Каша, не по-братски.
— Во-первых, Хрен мне никакой не товарищ. Во-вторых, ты при чем? Он пусть и предъявляет претензии.
— Я тебе сам такую претензию покажу, кушать перестанешь. Все, что идет мимо приемки, — мое. Или кому еще сдавать будешь?
— Не буду я сдавать — самому пригодится.
— Ай, порадовал старого знакомого. И что ты этим словом делать будешь? Машину заправлять? На хлеб мазать? Или бабу укатаешь? Ты скажи, я пойму.
— Ни хрена ты не поймешь. То есть только Хрена ты и понимаешь. Иди, пожалуйста, мне работать надо.
Я отодвинул Шишу в сторону. Он шел за мной — ветер дул с его стороны, обдавая вонью, какой обладают не привыкшие к чистоте люди. Иной раз человек на вид приятный, а разит от него, как от сволочи. Хорошо, что телевидение пока не передает запахи — таких типов в начале новостей каждый день показывают.