Если б я был русский царь. Советы Президенту
Шрифт:
Когда-то самым опасным изобретением человечества считали автомобиль. В конце позапрошлого – начале прошлого века в поголовно вооруженной Америке существовали такие драконовские правила владения и управления этим дьявольским изобретением, по сравнению с которыми меркнут даже препоны на пути проведения в Москве португальской корриды. Аргументированно и обоснованно считалось, что массовая автомобилизация при скорости в 20–30 километров в час приведет к столь же массовому психозу, поскольку человеческий мозг таких бешеных скоростей не выдержит. Сегодня только ленивый там не имеет машину, причем о скорости не стоит говорить. В нашей стране – то же самое. Речь не идет о том, чтобы возможность завести пистолет в качестве домашнего друга имели алкоголики и бомжи, люди психически неуравновешенные и склонные к криминалу, подростки и одинокие влюбленные без руля, ветрил и мозгов в голове. Но, повторим еще раз, в России давно пора дать взрослому состоявшемуся населению возможность защитить себя и своих детей, в том числе от очередного майора Евсюкова. Это не позор и не слабость государства, но его сила – договор доверия между руководством страны и ее народом. Народ этот, несмотря на
Заметки на полях
Уроки Дубровки
В какой-то момент, после того как теракты и захваты заложников пришли в Москву, автору стало ясным, что он, его семья и прочие жители столицы и страны в целом, что называется, «приплыли». После теракта на Дубровке, который вошел в современную историю России как трагедия «Норд-Оста», стало ясно, что это до того чеченская война была где-то и вел ее кто-то. Внезапно она оказалась рядом, и стало ясно, что ведут ее все. После Беслана и взрывов в метро и аэропортах это ощущение усилилось. В ходе первой чеченской войны население, за исключением сравнительно короткого эпизода с захватом роддома в Буденновске, полагало, что это, по большому счету, не его дело. Кому-то было жалко чеченских беженцев, кому-то русских, политики получали на этом свои рейтинги, кто-то воровал в особо крупных размерах. Где-то на горизонте везли гробы. В эфир прорывалась противоречивая информация: то ли с Кавказа надо уходить, то ли нет. То ли народ там такой, всех выселить – без них лучше будет. То ли войну как начали в Кремле, там и планируют, простому человеку во все это лучше не соваться. Да и непростому – тоже. Кто их там разберет, у кого нефть да трубопроводы, а кому-то еще детей поднимать… Логика понятная, простая и верная. Разумеется, обывательская, так ведь, по большому счету, все нормальные люди – обыватели и мещане. Как простые граждане, так и власть имущие и предержащие, которые в свое время тоже начинали не во дворцах и стали власть иметь и ее же предержать с определенного возраста и в связи с определенным стечением обстоятельств.
Так продолжалось довольно долго. Беженцев было жалко не до такой степени, чтобы всерьез им помогать, но по-человечески – жалко. Тоже ведь люди, а народ российский хоть и пьющий, но совестливый. Солдат тоже было жалко. Генералов и олигархов жалко не было. На чиновников глядели с непонятцей: говорят много, все по-умному, хотя и косноязычно, – видимо, кто-то под это много ворует. Однако Бараев и Басаев перевернули все. Тем, кто был способен понять происходящее, стало ясно, что эта война не может быть просто окончена: прекращена политическими методами, волей президента России, господа Бога или Организации Объединенных Наций. Ее можно было выиграть или проиграть. Проигрыш при этом вовсе не означал окончания кровопролития. Отделение Чечни или всего Кавказа, а также организация на его территории какого угодно количества государств не означали, что взрывы и стрельба прекратятся в России – как раз наоборот.
На эту тему есть израильский опыт. Натурально, Израиль страна маленькая, а Россия большая и может на мировое сообщество более или менее счастливо плевать. В Израиле армия – помесь стройотряда с командой «Дельта», снабжение у нее лучше, дисциплина крепче, и солдат срочной службы по выходным отпускают домой на побывку. Про наши вооруженные силы, невзирая на их непрерывное многолетнее реформирование, умолчим. Но суть не в этом, а в том, что чем больше независимости было у палестинских соседей Израиля, тем больше гибло мирных жителей от рук террористов. Теперь это уже аксиома. Как выяснилось, есть люди, которые способны построить государство, и люди, которые могут требовать независимости, воевать за нее, проливая свою и чужую кровь, – и ничего более. Обнаружив, что никакого государства они построить не могут, поскольку строить что бы то ни было органически неспособны, они будут продолжать делать то, что умеют делать хорошо: воевать. Причем по преимуществу выбирая время и место так, чтобы нанести максимальный урон мирному населению, так как, воюя против армии, можно погибнуть, что не укладывается в их планы. Это происходит в Палестине и происходило в Чечне.
Уход из Ливана не принес израильтянам мира на ливанской границе. Уход из Газы и с Западного берега реки Иордан вызвал взрыв террора в самом Израиле. Не видеть этого и не понимать, что уход хоть из Чечни, хоть с любой другой территории Северного Кавказа вызовет взрыв террора в самой России, – было бы даже не глупостью. Это ошибка, которая, как известно, хуже глупости. При всем возмущении по поводу происходившего и ныне происходящего в Чечне в частности и на Кавказе в целом множества людей, для которых теоретическая демократия и вполне справедливое возмущение страданиями гражданского населения в ходе военных действий выше строгой и нелицеприятной логики. Запад, особенно Европа, осуждает Израиль, требуя ухода с палестинских территорий любой ценой и не замечая палестинских террористов, которых называют борцами за свободу, оправдывая действия шахидов-самоубийц. Запад, особенно Европа, осуждает Россию, требуя независимости Чечни и соблюдения прав человека в условиях террористической войны любой ценой, в упор не замечая сепаратистов и террористов. Даже в разгар трагических событий в Москве и Беслане их называли «диссидентами» и «борцами за свободу». Европе простительно интересоваться лишь собственными проблемами, блокируясь с арабскими монархиями во имя обеспечения нефтью, и заигрывать с мусульманскими экстремистами, покупая себе спокойствие за чужой счет. В конце концов, будет или не будет Израиль или Россия на карте – не европейская проблема.
В нашей собственной стране первая чеченская война вызвала в обществе взрыв отвращения. Невозможно судить, была ли ситуация в дудаевской Чечне намного хуже, чем в прочих автономиях разваливавшейся империи, в одночасье бросившей своих граждан в Прибалтике и Закавказье, в Средней Азии и Казахстане на произвол местных правителей. Интеллигенция не верила власти в советские времена, пережила короткий болезненный прилив любви к ней в начале 90-х, жестоко разочаровалась, попала под обаяние Путина в начале 2000-х, вновь разочаровалась, робко полюбила Медведева, разлюбила его осенью 2011 года и верить перестала окончательно. Сколько ни говори о том, что воевать в Чечне начали за права русских, в идею о войне за нефтепроводы и для того, чтобы украсть, верилось как-то больше, а тень Березовского надо всем этим безобразием и вовсе ни в какие ворота не укладывалась и патриотизм гасила на корню. Первым сигналом для тех, кто хотел и мог понимать, что на самом деле происходит, стал Буденновск. Идея чеченской независимости с момента захвата роддома умерла. Все крики о том, что «несчастный» Басаев не имел другого выхода и от чистого отчаяния пошел на вынужденный шаг, гроша ломаного не стоят, являясь умствованиями от незнания жизни и террористической практики. Вторым сигналом стала Дубровка. Третьим и окончательным – Беслан. Рейд Бараева, в частности, означал, что война становится народной, как и всякая война в России, которую армия не может выиграть в одиночку, будь это в 1812 или 1941 году.
Никого в ходе войны с Наполеоном не волновало, что в крепостную Россию с ее элитой, которая была ничуть не лучше нынешней, вторглась армия величайшего полководца тогдашнего мира. Это был враг, его нужно было разбить, и его разбили. Никого не волновало, что сталинский СССР – одну из самых страшных диктатур, которые знала история, пытается захватить цивилизованная Германия, опирающаяся на прогрессивную Европу. Это был враг, и его нужно было разбить любой ценой. Именно поэтому декабристы сначала вошли в Париж, а потом уже вышли на Сенатскую площадь, и идей о внедрении свобод при поддержке французской армии не возникло даже у самых ярых противников самодержавия. Поэтому недорасстрелянные и недососланные «кремлевским горцем» в ГУЛАГ интеллигенты сначала ушли в ополчение, а потом, вытащив Родину из пропасти военного поражения, попытались вытащить ее из той, в которую она попала в ходе построения социализма в отдельно взятой стране в условиях враждебного окружения.
Политики, готовые продолжать теоретизировать по поводу ухода или неухода из отдельно взятой Чечни или всего региона под лозунгом «хватит кормить Кавказ», могут продолжать это делать сколько угодно: говорить не возбраняется. Хотя о чеченцах и жителях других автономий Северного Кавказа – не об их политических или военных лидерах, а о населении этих республик, – они заботятся в предпоследнюю очередь. Поскольку в самую последнюю они заботятся о русских. Еще одна израильская параллель: «Пусть арабы сами разбираются в своих делах». Итог – тысячи убитых палестинцами палестинцев. Десятки тысяч беженцев и эмигрантов, вынужденных оставить свои дома, – самых образованных и состоятельных, неспособных выжить под этнически родственной диктатурой, в отличие от внешней «оккупации». Обезлюдевший юг Ливана, жители которого перебрались в Европу или Израиль, когда на смену израильской армии пришли исламские террористы. Если это не пример итогов политики отступления и сокращения границ, что еще может служить уроком? Косово? Таджикистан? Афганистан? Нет спору, военная администрация, контртеррористические операции и местная клептократия – это плохо. Но режим террористической анархии стократ хуже.
События на Дубровке обозначили простую истину: в чеченской войне возник Первый Московский фронт. Беслан родил Первый Кавказский. Это не гипербола, но всего лишь констатация фактов. В войне с терроризмом нет фронта и тыла. Этим она отличается от прочих войн, к которым население привыкло. Россия до «Норд-Оста» и Беслана не осознавала, что является воюющей страной, причем каждый ее город – если не фронт, то может стать фронтом. Войну с терроризмом можно только выиграть вместе с государством или проиграть, вместе с ним окончив и свое существование. Будущего в государстве победившего терроризма не существует ни у кого. Это наглядно доказали и продолжают доказывать Афганистан, Ирак и Сомали. В сухом остатке это означает, что террористы должны быть уничтожены. В Чечне, Грузии, Папуа – Новой Гвинее или Катаре, как был уничтожен Яндарбиев. Если это ущемляет государственный суверенитет соседей по планете, они могут озаботиться ликвидацией террористов сами. Если нет – пусть не мешают спасать тех, кого в противном случае террористы убьют. При этом не надо называть борцами за свободу и национальную независимость тех, кто берет в заложники мирное население. Партизаны воюют против армии. Если они воюют против женщин и детей – национальная независимость, за которую они, по их словам, борются, кончилась. Если для западных или отечественных политиков и СМИ это не так – это проблема. Но проблема этих политиков и СМИ, а не родных и близких захватываемых бандитами заложников.
Ощущение, что твоя страна воюет, – странное для людей, выросших в мирное время. Ощущение, что нужно воевать за нее вместе с армией, которую ругают ругмя, и властью, которой не слишком верят, – еще более странное. Но выхода нет. Россия – фронт в войне агрессивного политического ислама, борющегося за достижение абсолютной гегемонии в мусульманском мире и во имя этой цели провоцирующего глобальное столкновение с миром неверных и «неправильных мусульман» в Косово и Кашмире, на Бали и в Чечне, в Палестине и Судане, в Ливии и Сирии. Его первой жертвой и заложником являются сами мусульмане. Его цель в конечном счете те же деньги и власть, что и у всех прочих агрессоров, которых знала история. Масштабы этого, в сегодняшние времена глобализации, – всемирные. Никакому государству не выстоять в этой войне без своего народа.