Если бы меня спросили
Шрифт:
— Ты мне снилась, — сказал в динамик Воскресенский, сладко потянувшись.
«Ничего. Это отстирывается», — тут же ответила она.
Он засмеялся. Чёрт, это он должен её смешить. Он — заставлять смеяться. Но ей палец в рот не клади.
Пролистывая в кровати ленту новостей, он наткнулся на цитату: «Мне говорили для того, чтобы она влюбилась, я должен рассмешить её. Но каждый раз, когда она смеётся, влюбляюсь я. Бернард Шоу».
Он отправил цитату Ирке. И что ответила она? Прислала мем: «Удивляюсь,
Может, противоположности и правда притягиваются?
Он обожал цитаты, умные книги, сложные фильмы, театр, драму, классику — весь этот нафталин, как говорила Нора.
— Господи, какой ты нудный! — каждый раз восклицала она, когда Вадим пытался с ней чем-нибудь поделиться. — Тебя спасает только то, что ты высокий и чертовски красивый. Не повезло бы тебе с генами, стал бы обычным умником-задротом, никому не нужным и неинтересным.
— Тогда хорошо, что мне повезло, — миролюбиво соглашался Вадим с этой сукой, которая всё в жизни измеряла только деньгами и материальным успехом.
Если выставка нашумевшая — она сходит, если на премьеру аншлаг — снизойдёт, если песня в списке хитов — послушает.
— И сколько продано экземпляров этой книги? — спросила она как-то в книжном магазине у писателя на автограф-сессии, рассматривая обложку.
— Ну, это, конечно, не библия, — ответил ей мужчина-автор, — и я, конечно, не Стивен Кинг, что однажды подписывал свои книги кровью, но разве ценность книги измеряется количеством проданных экземпляров?
— Конечно, — высокомерно отрезала Нора. — Если она в списке бестселлеров, в верхних строчках топа продаж, если её купили миллионы читателей — это хорошая книга.
— Мнение большинства всегда ошибочно, ведь большинство людей — идиоты, — процитировал ей Вадим Эдгара Аллана По, пытаясь сгладить неловкость.
— Всё это давно безнадёжно устарело, все эти твои Эдгары По, — скривилась Нора, небрежно бросила книгу на прилавок и вышла из магазина.
— «Моби Дик», что сейчас считается шедевром американской литературы, не был принят современниками, — пытался с ней спорить Вадим. — После разгромной критики книга про белого кита была забыта, как и её автор. Её оценили по достоинству только через восемьдесят лет, уже после смерти Германа Мелвилла.
— И кому интересен этот слабак, что не сумел раскрутить свою книгу при жизни, — хмыкнула она и примиряюще обняла Вадима. — Ты обижаешься, словно это касается тебя лично.
— Конечно, это касается меня лично. Создатель игры — это помесь писателя с художником, только со знанием программирования. Это чистое творчество. Я пишу истории, создаю персонажей, вкладываю душу, поэтому да, меня задевает, когда путают цену с ценностью, — развёл он руками.
Впрочем, это было бесполезно — что-то ей объяснять.
Они во многом были непохожи, по многим вопросам несогласны, но в Норе его завораживала нацеленность на результат, кипучая деятельность, энергия, даже одержимость, которая и его заставляла работать, стремиться, добиваться.
Что всё это в итоге вымотало его, обескровило и лишило сил на долгие месяцы, Вадим понял, лишь когда она ушла. Когда он остался словно высохший труп мухи, высосанный пауком без остатка в липкой паутине мнимых целей, ненужных ему проектов и чуждых жизненных принципов.
«Брат Альберт живо смекнул, что она с придурью, и, рассудив, что для него это сущий клад, внезапно и без памяти в неё влюбился. Джованни Боккаччо», — прочитал Вадим очередную цитату, наливая себе на кухне кофе.
Нет, девушку, что сразила Вадима Воскресенского в самое сердце, он не назвал бы с придурью, скорее наоборот. Умная, смелая, сильная. У него все волосы на теле вставали дыбом, когда он думал о ней. И если бы только волосы.
Ирка. Её вид в красном белье взбудоражил его воображение настолько, что он решил ввести в игру нового персонажа — ведьму. Девушку с уникальным даром, бесстрашную воительницу, гордую и отчаянную, смело встающую на борьбу со злом. И назвать её Ирке.
Над ней и работал.
17
17
«Лиф из красной кожи, — писал Вадим в техническом задании 3D-дизайнеру по визуализации персонажей, — каштановые волосы, густые, длинные».
«Словечки добавь позабористей, но без загибов Петра Великого, без грубости», — давал указание парню, работающему с диалогами.
— Шеф, нам придётся всю вертикалку переделывать, если вводить её в презентацию, — вздыхал программист. — И вообще, баба-ведьма ну такое клишированное клише.
— А бегающий с мечом мужик — типа оригинальная идея, и нигде такого нет, только у нас, — хмыкал Воскресенский. Он хотел пуститься в пространные объяснения, почему она им нужна, но не стал. — Просто доверься моей интуиции, — ответил он и повесил трубку.
Интуиция же тихо нашёптывала Вадиму, что он намеренно затягивает оформление бумаг и радуется каждой вынужденной задержке, потому что не знает, как жить без своей ведьмы.
Но уехать всё равно придётся — на лето запланирован запуск тестовой версии, и Вадим должен находиться в офисе, чтобы не слить в унитаз уже вложенные в проект двадцать миллионов долларов и свою карьеру заодно. Это, чёрт побери, давило.
А ещё давило, что наладить отношения с отцом, ему так и не удалось. Стало только хуже.
— Ну что всё, теперь это твой дом? Бумаги подписаны? — вошла в кухню жена отца, Ольга тварь Александровна, и на ходу запахивая халат, накинутый на голое тело, направилась к кофемашине.
Отца не смущало, что она вставала к обеду, весь день ходила не чёсанная в носках и халате, сидела перед телевизором с заказанной пиццей, ролами или китайской едой, тоннами скупала на маркетплейсах всякий хлам, коробки с которыми порой так и стояли не распакованными, а курьеры приезжали к ним каждый день как на работу.