Если бы Пушкин…
Шрифт:
Этот разговор на исторические темы, хоть и ведут его персонажи совсем другой книги, кажется прямым продолжением уже знакомого нам разговора героев рассказа «Расстояние в полкилометра» на темы литературные. (О том, хороший ли писатель был Чехов и грамотно ли писал на своем языке Шекспир.) Но Чехов от героев Войновича – далеко. Шекспир – еще дальше. А события, о которых рассказывает ШикаловТалдыкину, происходили на его глазах. Больше того: он сам был участником этих событий. И вот – ухитрился не только не понять их смысл, но даже и вовсе их не заметить.
Из этих двух собеседников один (Талдыкин) явно лучше знаком с
...
– И вот, бывало, отберешь у него эту тряпку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да что ж ты такое делаешь?» А ен говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, а ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружжом, а ты без».
Могут сказать, что надо быть поистине клиническим идиотом, чтобы жить в 1917 году в Петербурге и даже не заметить, что произошла Великая Октябрьская революция. Кое-кто, пожалуй, даже усомнится в том, что на свете бывают такие удивительные люди.
Октябрьская революция имела такие серьезные последствия, так повлияла на жизнь всех людей, что не заметить ее было просто невозможно! Но опять-таки, как поглядеть на это дело. Для Шикалова-то ведь ничего не изменилось. Он и раньше, до революции, был с «с ружжом». И после революции опять был «с ружжом». Следовательно, как раньше, до революции, урезонивал «фулюганов», так и после революции, судя по всему, занимался тем же. А то, что раньше эти «фулюганы» писали на тряпочках «Долой царя!» или, скажем, «Вся власть Учредительному собранию!», а потом стали писать «Долой Ленина!» или «Долой Сталина!» – это дело не меняет.
Все дело в том, что такие люди, как Шикалов, не придают большого значения словам. И, как мы еще сумеем убедиться, совершенно правильно делают.
Шикалов и Талдыкин – герои второстепенные, эпизодические. Но и главный герой этой главной войновичевской книги – Иван Чонкин – никак не в меньшей степени, чем эти эпизодические герои романа, погружен в ту самую частную жизнь, апологетом и пророком которой был В.В. Розанов. И хотя события мировой истории Чонкина достают и втягивают в свой водоворот куда круче, чем некогда они захватили Шикалова, для него тоже они далеко не так важны, как мелкие и вполне пустяковые, даже ничтожные повседневные его дела и заботы:
...
21 июня послу Германии в СССР Шуленбургу было передано заявление, в котором говорилось, что, по полученным сведениям, германские войска
В это время Чонкин, накануне помирившийся с Нюрой, еще спал. Потом почувствовал малую нужду и проснулся. Некоторое время он лежал, не решаясь выбраться из-под теплого одеяла и втайне надеясь, что его желание пройдет само по себе. Но желание не проходило. Он дождался того момента, когда нельзя было терять уже ни секунды. Сунув ноги в ботинки и накинув на голые плечи шинель, он выскочил на крыльцо, а дальше не побежал, было некогда.
Утро было ясное, свежее… Стояла полная тишина, нарушаемая время от времени тихим и сонным мычанием коров…
Коровы разбрелись по всей широкой улице и, на ходу принюхиваясь к столбам и заборам, сонно вздыхали.
Позади стада, раскачиваясь на лошади, ехал новый пастух Леша Жаров…
Увидев пастуха, Чонкин захотел поговорить с ним и, подойдя к калитке, крикнул:
– Эй, слышь ты! Как вообще жизнь-то?
Леша потянул на себя уздечку, остановил лошадь и с любопытством посмотрел на Чонкина, которого видел впервые.
– Жизнь вообще-то ничего, – сказал он, подумав. – Подходящая жизнь.
Помолчали. Потом Чонкин посмотрел на ясное небо и сказал:
– Сегодня, видать по всему, будет ведро.
– Будет ведро, если не будет дождя, – сказал Леша.
– Без туч дождя не бывает, – заметил Чонкин.
– Без туч не бывает.
– А бывает и так, что и тучи есть, а дождя все равно нету.
– Бывает и так, – согласился Леша.
На этом они расстались. Жаров поехал догонять стадо, а Чонкин вернулся в избу…
Солнце уже светило прямо в окно, пыльный луч его упирался в противоположную стену, на которой висели ходики с покореженным циферблатом. Ходики были старые, механизм пропылился, в нем что-то шуршало и щелкало. Стрелки показывали четыре часа – в это время немцы бомбили Киев.
Конечно, автор так сосредоточен на всех этих мелких и даже ничтожных подробностях и бытовых деталях, все это дается нам такой замедленной съемкой и потому, что это последние детали мирной жизни, которая сейчас навсегда будет перечеркнута и заслонена событиями мирового значения. Но сосредоточенность автора на всех этих кажущихся такими милыми пустяках несет и другой, неизмеримо более глубокий смысл. Автор словно бы хочет сказать нам: смотрите, как прекрасны эти пустяки, из которых складывается повседневная жизнь Чонкина с Ню-рой, какого глубокого и важного значения исполнено каждое мгновение этой, казалось бы, такой пустой и бессмысленной частной жизни!