Если копнуть поглубже
Шрифт:
Вот в чем дело.
В опасности происходящего.
Он ходил по лезвию. Ведь был такой фильм «Лезвие бритвы»? Точно. А я так называемый герой.
Вот именно, «так называемый».
Но я не Тайрон Пауэр.
Тайрон Пауэр был…
Ну вот, снова.
Сидя за кухонным столом, Грифф криво усмехнулся.
Н-да… Кто помнит Тайрона Пауэра? Хотя парнишкой, когда я смотрел все старые фильмы, думал, что он
И вдруг — сообщение о том, что у него шашни с Эрролом Флинном.
И этот — туда же. Настоящий мужчина Эррол. Вот именно…
По крайней мере, я в хорошей компании.
Он налил себе еще полстакана красного.
О господи, как я мог это сделать? Как мог позволить?
Я — отец. Я — муж. Я мужик, наконец, а мужики такого не позволяют. Что бы там ни было.
Но речь шла о жизни и смерти. Похоже на убийство с целью самообороны: хочешь выжить — и не на такое пойдешь.
Так говорится… Так принято говорить…
Грифф услышал, как Редьярд прыгнул на заднее крыльцо.
Они вернулись.
За псом появился Уилл, а самой последней — Мерси.
— Ну что, хорошо прогулялись?
— Ничего себе — прогулялись. — Мерси поставила сумку на стол. — Всю дорогу бегом — из-за Редьярда. Не понимаю, как он может носиться в такую жару. — Она села и сбросила с ног обувь. — Если надумаете выходить, захватите с собой портативный вентилятор. Господи, все бы отдала за молодость! Снаружи так жарко, что добавляется лет по двадцать к каждому прожитому дню.
— Да? — улыбнулся Гриффин. — А я собирался прокатиться на роликах.
Направившийся было на террасу к своему пазлу, Уилл застыл на месте.
— Вот только одному не очень весело, — добавил Гриффин.
— Ты это серьезно, папа? — спросил мальчик.
— Конечно. А почему бы и нет? Мы с тобой давно этим не занимались.
— Я сейчас, — обрадовался Уилл. — Только возьму ролики, — и рванул по лестнице.
Мерси взглянула на Гриффина и сказала:
— Молодец, Грифф. Без вашего внимания мальчик чувствует себя совсем заброшенным. Женщина тут ничего не может сделать. Счастливо покататься.
— Всенепременно. Я ведь тоже по нему скучал.
Закрепив на ногах ботинки, Грифф вспомнил старые деньки, когда играл в хоккей. А ведь именно хоккей привел Гриффина к театральной карьере: Он бьет, он забивает, он ломает ногу…
На улице Грифф покатил привычным размашистым шагом, Уилл — рядом.
— Действительно жарко. Но так хоть обдувает ветерком.
— Давай наперегонки до угла, — предложил сын.
— Давай. Только шансы не равны.
— Почему? Потому что ты старше?
— Нет, — улыбнулся Гриффин. — Потому что ты моложе.
Мерси наблюдала, как они рванули с места, и, мысленно прочитав благодарственную молитву, вернулась в дом. Освежилась стаканом клюквенного сока и направилась в студию.
Студия.
Это была не настоящая студия, а просто бывшая спальня, которую захватила Джейн — и завалила всякой всячиной, не имеющей даже названия, но необходимой художникам для того, чтобы творить свои чудеса и таинства.
Многие из рисунков Джейн приводили в недоумение озадаченную Мерси: изображения кусочков и осколки других кусочков и осколков — черепки и битое стекло, фрагменты фарфоровой посуды, промытые дождями пласты коры и дробленый кирпич… И все это безнадежно парит в пространстве: то прячется в тени, то отражает свет, но очень редко выдает свою истинную суть — то, чем является на самом деле.
И еще — лица. Повернутые в сторону от зрителя. Глубоко засунутые в карманы руки — только контуры на оттопыренной ткани. Или спящий Уилл — ладони прикрывают уши, локти согнуты под почти невероятным углом… Лапы Редьярда… Разбросанная одежда Гриффина… Ее собственное, раздуваемое ветром, словно собирающееся вспорхнуть платье. Такое странное, расчлененное видение мира, что Мерси начинала сомневаться, существует ли у нее с Джейн нечто общее, кроме самого очевидного. Будто в ее альбомах для набросков говорится об известных вещах, но на незнакомом языке.
Последняя из этих книг таинств лежала посреди полного хаоса — отодвинутых бутылочек, коробочек, перьев и стаканов с карандашами. Ее черная обложка была испачкана мелом и каплями высохшей краски. Почти не понимая, что творит, Мерси принялась перелистывать страницы.
Мужской торс.
Мужские ноги.
Обутые в башмаки ступни.
Руки…
Обнаженное тело. Целиком.
Мерси вернулась к предыдущим страницам. Должно же быть начало этим рисункам…
Когда она его нашла, то не удержалась на ногах и села на стул.
Господи помилуй!
Да это же ее сосед Милош Саворский — телефонист из компании «Белл», муж Агнешки и отец умирающего ребенка.
Как получилось, что он голый на рисунке Джейн? Почему? Когда она рисовала его? И что это означает? Мерси не удержалась и пролистала альбом снова.
Сплошная головоломка. Почему Милош? Неужели он ей позировал? Где? Когда? Обнаженным? Даже больше чем обнаженным, если можно так выразиться. Словно извлеченные из ее собственного воображения, проявились все тонкости его сексуальности.
Мерси провела по рисунку пальцем.
Господи, какой он красивый. Красивый, но печальный.
Почему печальный? Он казался таким податливым, доступным, таким уязвимым, теплота его тела была почти ощутимой.
Дело в его глазах, решила Мерси. Он все еще не знает, кто он такой, все еще не понимает, чего ждет, — и он хочет понять это.
Он будто бы каким-то странным образом вопрошал: Скажите мне, кто я такой. Сам я никогда не узнаю.