Если луна принесет мне удачу
Шрифт:
– Стой, – сказал он. – Этот господин со мной.
Он был из тех, с которыми не спорят; жуткий тип. Кучер слегка приподнял шляпу, влез на козлы, натянул поводья и тронулся мелкой рысью.
– Отлично! – сказал дон Танкреди, в то время как присутствовавшие хлопали в ладоши.
– Сердце юноши в теле атлета! – пробормотал Баттиста, бледный от волнения. Он поблагодарил и собирался войти в гостиницу. Но здоровяк его остановил.
– Как, – сказал он, – вы уходите просто так?
– А как же мне еще уходить? – воскликнул Баттиста.
– Не знаю, – ответил тот.
И уставил
Баттиста снова попытался пройти в гостиницу. Тогда здоровяк вышел из своей задумчивости и сказал:
– Я же вас защитил.
– И что?
– С вас десять лир.
– Я думал, – сказал Баттиста, – что вы это сделали из благородных побуждений. Как бы то ни было, вот…
Он достал кошелек. Но, посмотрев внимательнее на незнакомца, не смог удержаться от изумленного восклицания:
– Джеппи! – закричал он.
– О, – сказал здоровяк, явно растроганный, – это вы?
Он отказался от десяти лир и снял фуражку. То был Громила Джеппи или Похититель Спасательных Поясов, бывший горный разбойник.
– Я многим вам обязан, – сказал он. – Помните, однажды ночью, посреди леса, в котором я разбойничал, вы призвали меня бросить гнусную жизнь и заняться трудом?
– Еще как помню! – пробормотал Баттиста.
– Так вот, – продолжал тот, – я последовал вашему совету. Тружусь.
– И как, доволен? – спросил Баттиста. – Хорошо зарабатываешь?
– По правде сказать, – ответил бывший разбойник, – прежде зарабатывал больше. Зато теперь я честный гражданин и примерный отец семейства. А это очень и очень утешает!
– Молодец! – закричал с подоконника дон Танкреди. – Жаль, что я не могу похлопать вас по плечу.
– Очень рад за тебя, – сказал Баттиста. – Это делает тебе честь.
Как и бывший бандит, он был поневоле растроган. Он с приязнью посмотрел на здоровяка и спросил:
– А что у тебя за работа?
Джеппи гордо поднял голову.
– Да вы же видели, – сказал он. – Я защищаю пассажиров от завышенных запросов кучеров. Каждый акт защиты стоит десять лир, из которых пять причитаются мне.
– А остальные пять? – спросил дон Танкреди.
– Остальные пять идут кучеру, с которым у меня договор, – объяснил раскаявшийся бандит.
Баттиста был несколько удивлен, что Джеппи выбрал для своего исправления такую странную профессию. Он спросил:
– Ну а если пассажир, вместо того чтобы испугаться, надает кучеру пинков, что я и собирался сделать?
Здоровяк не стал разоблачать ложь молодого человека.
– В этом случае, – сказал он, – я защищаю кучера и зарабатываю одну лиру. Но так не бывает почти никогда. Например, вчера вечером вышла стычка с одной любовной парочкой, которая каталась в свое удовольствие.
– Интересно, интересно! – закричал с подоконника дон Танкреди, падкий до пикантных историй.
– Похоже, – сказал Джеппи, – та парочка вела себя несколько вызывающе, так что кучер в какой-то момент потребовал прибавки, угрожая репрессиями и кнутом. Но тут вмешался я и, как следует защитив…
– Ты заработал десять лир, – сказал дон Танкреди.
– Нет, – сказал бандит. – Этот негодяй, любовник, попользовавшись моей защитой, смылся. Но попадись он мне опять, я его сотру в порошок.
Он попрощался и ушел.
Гверрандо проснулся поздно, проведя свою последнюю холостяцкую ночь. Он быстро оделся и вышел из номера. Увидев его во фраке и цилиндре, швейцар гостиницы спросил:
– И куда это молодой синьор направляется?
– На свадьбу.
– Это всегда такая скука.
– А особенно если учесть, что жених – это я.
Когда подошел жених, составился кортеж. Во главе его шла Эдельвейс в белом платье.
– Как же так? – спрашивал кто-то. – Невеста одна?
А другой говорил:
– Смотрите, смотрите! У невесты на рукаве платья пятнышко.
Этим пятнышком был дон Танкреди.
– Что доктор Фалькуччо? – в последний раз спросил Солнечный Луч, совсем потеряв надежду.
– Никаких известий, – ответил дон Танкреди.
Кортеж тронулся.
Карета, запряженная четверкой лошадей, увешанных бубенцами, украшенных флажками и покрытых красными попонами, остановилась у городских ворот, среди шумной толпы простонародья. Лысый старик с белоснежной бородой встал с облучка, разложил вокруг себя флаконы, бутылочки, плитки шоколада и пестрые коврики и затрубил в горн. Когда он увидел, что вокруг экипажа собралась большая толпа, он достал прекрасную золотую авторучку и показал ее изумленному народу.
– Ваши превосходительства, дамы и господа, – сказал он, – офицеры, унтер-офицеры и солдаты, простые военнослужащие, моряки и летчики, уважаемая публика и славный гарнизон! Конечно же, у всех вас есть писчее перо, но кто из вас хоть раз не мечтал когда-нибудь обладать одной из этих прекрасных авторучек, которые позволяют превращать мысль в орфографические знаки, не нуждаясь в том, чтобы макать перо в чернила? Так вот, господа, посмотрите на эту ручку: она самой лучшей марки, пишет изумительно, не сажает клякс, расходует мало чернил, не царапает бумагу. У этой ручки гарантия на десять лет. Вот эта ручка, которую вы сейчас видите, – она из Парижа. Если вы зайдете в любой магазин, у вас за такую попросят минимум триста лир. Так вот, господа, я ее вам не продам за триста лир. Не продам я ее вам и за двести лир, и даже за сто. Эта ручка, господа, продается на вес золота. Но я не какой-нибудь спекулянт и не из тех мошенников, которые окручивают простаков своей болтовней. Эту ручку я вам не продам за семьдесят пять лир, ни за пятьдесят, ни за сорок, ни за тридцать, и даже ни за жалкую сумму в двадцать лир.
Старик отер пот, обильно стекавший у него со лба, и продолжил:
– Я вижу, многие из вас уже тянутся к кошелькам, думая, что я уступлю эту ручку за смешную цену в пятнадцать лир. Нет, господа. Я не прошу даже и десяти лир, даже пяти. Господа, что такое для вас две с половиной лиры? Ерунда. Но я не продам ее вам за две с половиной лиры, и не за две, и не за одну.
Старик заговорил громче, а ручку поднял выше, в то время как окружающие, число которых выросло, толкались локтями и спорили за право первым претендовать на приобретение прекрасного предмета.