Если луна принесет мне удачу
Шрифт:
– А вам не кажется, – хочется сказать вам, – что столько голубого цвета – это ненормально?
На наших глазах происходит что-то очень серьезное. Смотрите, сейчас становится голубой площадь перед гостиницей, смотрите.
И в этот момент ужасная истина мелькает в мозгу.
День умирает! День умирает!
Уже несколько минут мы наблюдаем в молчании, сами того не замечая, агонию дня, который умирает на море, – неспособные сделать хоть что-нибудь для него, хоть как-то помочь, чтобы помешать наступлению конца или хотя бы отсрочить его.
День умирает.
Надежды больше нет. Еще несколько минут, и произойдет неизбежное: катастрофа близка. Многие гости на цыпочках удалились в свои номера.
Семьи вышли гуськом. Оркестранты, прекратив играть, зачехлили инструменты и
День умирает, господа, день умирает, и никто не может ничего поделать.
Тут появился на террасе старый господин, закутанный в шерстяные платки, с молодой женой, которая всегда гладит его перед всеми и поправляет ему волосы на висках. Вероятно, он сможет сделать что-нибудь, ведь он так много путешествовал. Он пристально смотрит на горизонт задумчивым взглядом, в то время как ветер слегка шевелит ему седые волосы, выбившиеся из-под шапочки, и извечная тонкая русская папироса тлеет, забытая, в губах.
Не беспокойте его. Оставьте его наедине с горизонтом. Пусть попробует. Быть может, он сумеет спасти этот день, умирающий без конвульсий, быстро синея, остывая, темнея, в покорной агонии, как бедная жертва, которую предательски поразили в сердце и которая агонизирует, спокойно и безропотно, ровно столько, сколько нужно, чтобы умереть. Быть может, он думает над тем, как спасти этот день, пока тот смотрит на него, как старый лев.
Но что он может, если с трудом держится на ногах? Он так устал. А голубизна все густеет, приобретая пепельный оттенок, затем синюшный, призрачный. Слишком поздно, слишком поздно! Даже старый господин не сможет сделать ничего. И ему придется лишь недвижно присутствовать при кончине дня, который склоняет свою синюшную голову к морю и хиреет, внезапно теряя свет, теряя кровь из невидимых вен. Своим страдальческим видом старый господин ясно говорит, что он не строит себе иллюзий, пока жизнь уходит с неба. Ничего не могут поделать и те двое молодых людей, которые сегодня поженились и начинают чувствовать вечерний холод. Ничего не может сделать и старик, который вернулся из Америки, так и не нажив там богатства. Ничего не может сделать и тот маленький старичок-провинциал, который проговорил весь день, а сейчас сидит, как филин, и наконец решился замолчать. Ничего не может сделать и то жалкое подобие человека, которое в своей жизни хотело любить сверх меры.
Вот и конец. Голубой цвет стал черным – у нас на глазах, внезапно, и мы даже не заметили, как. Это конец. И конец молниеносный.
Прощай, прощай. Ничего особенного, это не был необыкновенный день, он не был ни слишком ярким, ни слишком темным, ни слишком хорошим, ни слишком плохим; это не был исторический день, или даже просто памятный день. День как день; заурядный, ни грустный, ни радостный, ни прекрасный, ни безобразный. Почти бесполезный день.
Но мы его больше никогда не увидим.
Кто-то зажег электрический свет.
Послесловие
Акилле Кампаниле, или грустный юмор абсурда
Вошедшие в эту книгу романы принадлежат перу итальянского писателя Акилле Кампаниле.
Акилле Кампаниле (настоящее имя – Джино Корнабо) давно и заслуженно считается классиком итальянской литературы XX века. Правда, титул этот критики пожаловали ему не при жизни, и даже не сразу после смерти (в 1977 году в возрасте 78 лет) – и были серьезные причины, чтобы не спешить с причислением его к лику бессмертных. Главной из таковых была несерьезность жанра, в котором работал писатель.
При жизни у него была прочная репутация писателя-юмориста, а много ли «чистых» юмористов осталось в памяти человечества, которое (как уверяют академические курсы истории литератур) больше любит чтение серьезное, значительное, возвышающее душу, согревающее сердце и просветляющее ум? Юмористический жанр тысячами легкомысленных нитей связан с породившим его временем, он чутко отзывается на языковую и идейно-образную моду своей эпохи, живет ее ходячими образами; но этим же обстоятельством объясняется и недолговечность подавляющей
Выживают лишь те, кто оказался больше, чем просто юмористом, кто перерос рамки жанра. Кто, если воспользоваться не очень научным, но убийственно бесспорным термином, оказался талантливым. Задним числом (т. е. после окончания земного пути автора) сие, разумеется, виднее. У такого-то автора был огромный литературный талант, говорят критики, и это сразу перевешивает все жанровые и прочие классификации, сминает всякие перегородки. При этом жанровая закрепленность автора оказывается обстоятельством второстепенным, она скорее мешает правильной и объективной оценке кандидата на бессмертие.
Казус Акилле Кампаниле в этом смысле очень показателен. Как отметил Умберто Эко, критика в конце концов признала его талант, но признала вопреки его призванию писателя-юмориста. Дескать, юмор отдельно, а литература – высокая, настоящая литература – дело совсем другое.
По мнению же Умберто Эко, Кампаниле значителен как раз своим юмором, а там, где он не смешит, он просто обыкновенен, пишет добротно, однако несколько старомодно. Современному читателю, не искушенному в истории литературных стилей первой половины XX века в Италии, в этом разобраться непросто. Для этого надо знать литературный и идеологический фон времени, когда Кампаниле писал то или иное произведение (а на протяжении его долгой жизни этот фон неоднократно и резко менялся – от футуризма, в интеллектуальной и языковой атмосфере которого и сформировались стилистические вкусы будущего писателя, до послевоенного неореализма, не оказавшего, впрочем, заметного влияния на творчество Кампаниле). Писатель хорошо знал массовую литературу своего времени (которая была представлена, как и в наше время, в основном, любовными романами и детективами), он начинал как газетчик, автор юморесок и комических театральных пьес (его первый театральный сборник «Сто пятьдесят пять – курица поет опять» вышел в 1924 году), ему были прекрасно известны литературные штампы и мифы эпохи, он щедро пользовался ими в своей художественной прозе, отдавая дань читательскому вкусу. Но еще чаще он убивал эти штампы, безжалостно работая над ними скальпелем, выворачивая их наизнанку, освежая тем самым читательское восприятие, но нередко и ставя читателя в тупик. Таков один из наиболее плодотворных источников юмора Кампаниле, как легко в этом может убедиться и наш читатель. Некоторые мифы живучи, в той или иной форме они переживают длительные эпохи и могут быть узнаны под новыми личинами. С убийственно серьезной миной (как и подобает настоящему солидному юмористу) Акилле Кампаниле срывает пестрый наряд с красивого мифа, не произнося над ним суда даже в виде авторской иронии или насмешки и предоставляя это сделать читателю.
Приведем лишь один пример. В романе «Если луна принесет мне удачу» (1927) есть эпизод с американским дядюшкой, который уехал в Америку на заработки (обычное дело для Италии в конце позапрошлого и в первой половине прошлого века) и вернулся в Италию, почему-то не разбогатев (вопреки всеобщим ожиданиям, согласно распространенному мифу, устойчиво живущему где-то в глубинах коллективного подсознания и по сей день). На вопрос о причинах своей неудачи он излагает умопомрачительную историю, построенную на осмеянии другого мифа (уже американского происхождения), согласно которому все американские миллионеры начинали чистильщиками обуви. Все это – без малейшей иронии, просто и даже с некоторой грустью. Ни автор, ни рассказчик не смеются, зато от души смеется читатель.
Умберто Эко подверг обстоятельному (хотя отнюдь не исчерпывающему, как он сам не раз подчеркивает) разбору систему юмористических приемов Кампаниле. Все это приемы не новые, многие известны с древности, хотя у Кампаниле нередко они получают неожиданную и свежую трактовку. Но вычленение каждого такого приема, выявление его механизма могут показаться лишь интеллектуальной игрой изощренного в тонкостях литературной техники ума. А как быть простому читателю? Не приходится ли и ему разгадывать литературные композиции Кампаниле, как ребусы или шахматные задачи?