Если парни всего мира...
Шрифт:
— Девочка, — говорит мять. — Как ты ее назовешь?
— Мария Соренсен.
Старухи протестуют, все говорят одновременно:
— Мария — это имя, а Соренсен — ничего не значит.
Но Этьен непоколебим:
— У нее будет двойное имя — Мария Соренсен.
Дорзит идет к себе домой, но сейчас же возвращается обратно. Прокладывает себе путь в толпе туземцев и берет Этьена за руку:
— Иди сюда, макака...
Уводит его к себе. Луазо идет за ним, ничего не понимая.
Плантатор приводит его в спальню, показывает на приемник:
— Слушай, о нас говорят по радио.
Диктор
— Сегодня ночью рыболовное судно, находившееся в Ледовитом океане, «Мария Соренсен»...
Уютная комната с тяжелой мебелью. Кресла, обитые темным бархатом, плотные обои, черное дерево. Всякие безделушки, уродливые все, как на подбор. Беллами в пижаме. Вставать незачем, он арестован. Горы окурков в пепельницах, повсюду разбросаны иллюстрированные журналы. На ночном столике детективный роман открыт на двадцатой странице. Беллами небольшой любитель чтения. На письменном столе поднос, на нем обильный завтрак: яичница, бекон, хлеб, масло, молоко, кофе. Беллами наливает себе чашку; обжигает палец кипятком, морщится. В дверь стучат.
— Войдите, — говорит офицер громовым голосом.
Входит денщик; у него лукавая физиономия нью-йоркского мальчишки. Он отдает честь, вручает письмо. Беллами берет конверт и высокомерно приказывает:
— Можешь идти.
Вскрывает письмо. Большими буквами написано только одно слово: «Квиты». Четыре подписи.
Беллами пожимает плечами. Разве он действительно выиграл пари? А в общем, неважно. Он знал, что товарищи откажутся от своего долга. А так как он ожидал этого, известие не доставляет ему удовольствия. Никакого облегчения он не чувствует, потому что его уже перестал заботить этот долг. Чем заняться, если нужно высидеть дома две недели? Беллами подходит к окну, смотрит на улицу, разглядывать прохожих совсем неинтересно и неприятно. Едва ли можно рассчитывать, что это зрелище способно разогнать скуку.
Беллами снова подходит к кровати. Поспать разве? В общем, это единственное, что остается — спать все пятнадцать суток. И пить. Он открывает шкаф: осталось четыре бутылки виски. Немного, придется купить еще.
Включает радио, диктор читает сообщение, которое в это же время слушает Дорзит в далеком Конго:
— ...Им нужна была срочная медицинская помощь. К несчастью, ни одна из ближайших радиостанций не слышала их. Капитану Ларсену пришлось пережить много тревожных часов, прежде чем...
— Поторапливайся, Ганси! — кричит отец.
Разговаривая с ребенком, Холлендорф принимает особенный тон, немного наставительный, в котором слышатся невысказанные упреки, — родительский тон.
— Я готов, — говорит малыш, появляясь на пороге.
— Где твой ранец?
— Здесь.
Пока Ганси шнурует ботинки, отец проверяет книги, тетради, спрашивает:
— Тебе не очень хочется спать?
— Хочется немного.
— Надеюсь, тебя не спросят сегодня. Ты можешь сказать учителю, что ночью тебе пришлось заниматься важными делами...
— Не беспокойся. Я знаю уроки, отвечу как-нибудь.
— Тогда иди. Не то опоздаешь.
Ганси натягивает пальто, сует ранец под мышку.
— Завтракать мне некогда.
— Возьми хотя бы бутерброд.
Хлеб с маслом лежит на маленькой тарелочке. Ганси берет бутерброд, целует отца и выходит.
— Осторожно переходи улицу, — наставляет отец.
Ганси не отвечает. Надоело. Отец повторяет то же самое каждое утро.
Занятые этой маленькой ежедневной церемонией отправления в школу, ни отец, ни сын не слушают радио. А по радио диктор рассказывает об их подвигах:
— ...радиолюбители, установив реле от Африки к Франции, от Германии к Норвегии, образовали таким образом замечательную цепь человеческой солидарности...
В квартире Корбье включен приемник. Слепой и его жена еще не спят. Сидя в креслах, слушают.
— Пришлось установить связь с институтом Пастера. Доктор Мерсье связался по радио...
Муж с усилием поворачивает голову. С тех пор как Мерсье уехал, он и Лоретта не обменялись и десятью словами. Но их снова окружает привычная для них атмосфера, одиночество с глазу на глаз, на мгновение нарушенное присутствием постороннего. Оставит ли этот ночной эпизод какие-нибудь глубокие следы в их жизни, не нарушит ли неустойчивое равновесие их существования? Он оставит свои следы, это несомненно, но смогут ли они примириться с присутствием этого нового фактора в их жизни, даже если острота его притупится, сгладится со временем? Для этого нужно знать, во что выльется эта новая ситуация. Образ Мерсье, встав между ними, может явиться для мужа поводом для постоянных сцен ревности, оружием, которым он будет пользоваться, чтобы мучить жену, острой приправой в их повседневных отношениях. В романтическом воображении Лоретты он может стать нежным любовником, утонченным и страстным, послушным героем ее самых смелых мечтаний.
Сейчас еще все возможно, судьба не сказала своего последнего слова.
На чем угодно будет остановиться судьбе? Придется ли нам увидеть, как муж в бешеной ревности принуждает жену порвать с любовником, убьет ли он доктора, или, наоборот, окажется покладистым мужем, которого будут только возбуждать тайные переживания, нарушающие их однообразное существование? Можно также представить себе, как Лоретта, уступив и сейчас же пожалев о своей слабости, вымаливает прощение у мужа, или, безумно влюбленная, убегает к любовнику, или спокойно и почти открыто, наслаждаясь своим счастьем, делит себя между мужем и любовником.
Ни один из них не может, конечно, смотреть на вещи с такой грубой откровенностью. Они думают об этом, но на полпути их останавливают всевозможные табу, не давая точно определиться их переживаниям.
— Лоретта, — вдруг спрашивает муж, — что же все-таки произошло между вами тогда, когда ты проводила лето вместе с Мерсье?
— Ровным счетом ничего.
— Флирт все-таки был?
— Кажется, он ухаживал за мной. Может быть, был немного влюблен.
— И это все?
— Все. Клянусь тебе. Тогда мне не нравился ни один мужчина.