Если путь осязаем
Шрифт:
В тот день молодой человек выяснил, где учится Кира, и придумал привлечь ее к занятиям французским языком с одной неспособной девочкой, дочерью гражданского мужа Серафимы (так он всегда называл маму). Иван Георгиевич позвонил ей сам, всё обстоятельно объяснил и не дал ей шанса отказать. Теперь Герман знал, что каждый выходной она проходит мимо его дома, что она бывает там с трех до пяти, что можно сделать вид, что он зашел случайно, и насмотреться на нее целых десять минут, пока она будет одеваться и ждать лифт. А она теперь знала, что каждый выходной он может встретиться ей на пути, что звонок в дверь во время занятий может оказаться его звонком, что у нее будет целых десять минут, чтобы не успеть посмотреть ему в глаза.
Как-то раз Марк уехал перегонять очередную тачку из ближнего зарубежья. Герман словно почуял это, позвонил ни с того ни с сего и сказал, что Серафима унеслась в неизвестном направлении и у него есть совершенно банальный повод пригласить ее на дружеский домашний киносеанс. Вы можете себе представить, что Кира творила накануне этого сеанса? Маме сказала, что у друзей, друзьям – что у Марка, Марку – что у мамы. В общем, развеяла сама себя как дымку и улетела к Герману. В досмартфоновскую эру развеивать себя было проще простого. Никаких геопозиций, трекингов и прочей ереси еще не придумали. Никто и представить не мог, что наступит время, когда нейросеть будет отслеживать твои передвижения, круг общения и таргетировать твои предпочтения. Чумовое было время.
Герман до конца не верил, что она придет, и когда раздался звонок в дверь, он спокойно ужинал на своей пятиметровой кухне, где, не вставая со стула, можно было включить чайник, достать из холодильника сыр и открыть окно.
Прийти-то Кира пришла, а вот что будет дальше, она понятия не имела, не знала, как себя вести, боялась слово вымолвить. Голос дрожал, и в горле пересохло.
Герман уплетал какое-то непривычное для нее сочетание сладкой кукурузы с яичницей. (Потом она стала обожать эту желтую веселую еду.) Молодой человек предложил ей вина, зажег ароматические палочки, от которых у нее тут же разболелась голова. Да, и вино было лишним, голова и без того шла кругом и совершенно ей не подчинялась.
Потом они смотрели кино, надо отметить, весьма годное кино. Но Герман не приближался к этой маленькой прозрачной девочке. Сидел на полу в позе с картины «Демон сидящий», изредка посматривая на профиль сидящей в кресле Киры. Стемнело. Кира перебралась на диван, пока Герман готовил чай.
«Может, ему будет так легче скрыть смущение. При дневном свете он никогда ко мне еще не прикасался», – думала она и всё ждала, когда же… Ее ожидание звенело, ерзало, кипело и вдруг замерло.
Герман осторожно переместился к дивану, где, чуть дыша, сидела Кира, обнял ее колени, погладил их скользящими легкими поцелуями, от которых Киру подбросило, как от разряда тока. Она ловко поджала ступни и рывком забралась с ногами на диван, увлекая за собой Германа. Когда их лица поравнялись, вместо традиционного поцелуя они окунулись во всепоглощающее бесконечное объятие. Оно было настолько долгим и неподвижным, как будто они ждали его целую вечность. Затем, бережно взяв ее на руки, Герман отнес свое хрупкое счастье в спальню, где они снова не могли надышаться друг другом. Он ловил каждый ее нетерпеливый стон, каждый ее отклик, с наслаждением улавливая каждую нотку ее желания. Но в какой-то момент Кире стало так неловко от его близости, что она остановила это взаимное блаженство коротким «нет».
Герман был готов и даже немного рад такому повороту. Он и сам еще несколько минут назад думал о том же. Это же была их первая встреча наедине. Молодой человек хотел растянуть удовольствие, узнавать ее медленно, смакуя каждую новую встречу. Поэтому настаивать на близости не стал, обнял целомудренно и не без усилия уснул.
Кира же не спала всю ночь. Она смотрела на своего особенного, гладила его волосы, целовала его плечи и старалась запомнить каждое мгновение той первой ночи рядом со своим счастьем. Она просто не понимала, как вот так сразу можно было в него бесцеремонно
Кира просто испугалась. Какая же это была ошибка. Второй гвоздь над изголовьем. Двадцать лет спустя она напишет, вспоминая этот день:
МАЯТНИК
Все мои после и в начале
Насквозь пропитаны тобой,
Безвольно маятник качали
Порывы выбора… слепой
Давно я быть уж перестала.
Надеждой тешилась, но нет.
Я на твой первый опоздала,
Родной души теряя свет.
Стирали в пыль твои походы.
Как вдох секунды берегла.
Под зеленеющие своды
Меня к тебе тоска несла.
И всякий раз наполовину.
С приставкой недо- мы в друзьях.
Любимый взгляд вонзался в спину.
Всё по часам, всё второпях.
Кто остановит этот бег,
Чтоб в глубине апрельской ночи.
Мое мучительное «нет»
Сменилось нежным «очень-очень».
После ее такого понятного ей отказа, и даже не отказа вовсе, а просто небольшой отсрочки, Герман исчез. Они совсем перестали видеться. Он не приходил на уроки французского. Прошел октябрь, ноябрь, потом Кира не выдержала и позвонила ему сама. Спокойно сказала, что у нее свободный вечер и что, если… в общем, он примчался через полчаса, словно они заранее условились и он успел предусмотрительно отложить все дела. Герман ждал этого звонка и понимал, что если он случится, то первое «нет» было вовсе не отказом. К тому же сразу после той ночи его задолбали нарядами вне очереди за дерзость и нарушение устава. Два месяца дома курсант даже не появлялся.
Когда Кира позвонила, Герман ушел в самоволку, несмотря на светившую ему за это гауптвахту. Примчался молодой человек не куда-то там, а к Кире домой (на фактический адрес прописки). До того момента никого домой, ну, кроме, разумеется, Марка, девушка не звала.
У влюбленных был всего один час, по окончании которого должна была прийти мама. Долгожданный час нежности без тени того первого стеснения и первого «нет». Вкуснейший час в ее жизни. Но завершить трапезу им снова не удалось, поскольку она была бесцеремонно прервана неожиданным возвращением Софьи Михайловны, которая, понимая, что творит Кира за спиной у Марка, высверлила в Германе дыру с кулак, пока он спешно накидывал пальто. Воссоединенные выбежали на улицу, держась за руки, переполненные пониманием, что они вместе.
Стоял пронизывающий бесснежный декабрь, но мерзлявая обыкновенно Кира совершено не чувствовала холода. Герман что-то, как всегда, непрерывно рассказывал, укрывал ее от порывов ветра, шел спиной вперед, чтобы видеть, как она смеется. А в это самое время Марк двигался им навстречу. Он увидел парочку издали, поднял воротник, отошел ближе к забору, чтобы они прошли мимо. И они прошли… еле касаясь земли, погруженные друг в друга две завороженные души, пронеслись мимо третьей, униженной и готовой к мщению, и растворились в глубине московского метро.
Марк знал почти всех пацанов из района, и раздобыть координаты Германа было не сложно. Следующим вечером он не поленился доехать до казармы, чтобы растолковать козлу всё раз и навсегда.
Курсант привычно перемахнул забор, раскидистой походкой приблизился к противнику и, не шевельнув ни одним мускулом, кивнул в ответ на приветствие «Гагарина». Нет, драться с ним Марк даже не думал, хотя это была бы большая удача, если бы Герман врезал ему первым. Вместо этого, глубоко затянувшись и выпустив под ноги дым, Марк угрожающе произнес: