Если ты останешься
Шрифт:
Наконец, доктор кивает. Он, должно быть, решил то же самое.
— Пакс, вы в безопасности. Когда я скажу вам проснуться, вы проснетесь. И вы будете помнить все, что сегодня рассказали мне. Вы понимаете?
Пакс кивает.
— Проснитесь.
Пакс открывает глаза, и они встречаются с моими через экран телевизора. Его наполнены ужасом, который я никогда не видела прежде, и я надеюсь, что больше никогда не увижу. Я спрыгиваю с места и врываюсь в их комнату, опустившись на колени рядом с ним, поглаживая его спину, сжимая плечи, держа его
Человек с желтыми зубами оставил на нем больше, чем один шрам. Ему не нужно было резать его руку, чтобы сделать это. В его сердце навсегда останутся шрамы. Честно говоря, я не представляю, как Пакс когда-либо сможет преодолеть хоть один из них.
Мысль заставляет меня плакать.
— Ты в порядке? — шепчу я ему, заставляя посмотреть на меня. На самом деле это глупый вопрос. Конечно, он не в порядке.
Он смотрит на меня.
— Я не знаю, — говорит он честно. — Я просто не знаю.
Глава 20
Пакс
Я онемел. Совершенно заморожен, поскольку наблюдаю, как доктор выписывает еще один рецепт Ксанакса и передает его Миле. Она обещает использовать его в случае, если я буду в нем нуждаться. Он говорит ей, что я не должен быть один, и она соглашается. Она говорит, что не оставит меня.
Я не могу себе представить, почему она не ушла после того, что услышала сегодня. Я всегда говорил ей, что облажался. Но это... это пиздец.
Доктор проводит дополнительный час, разговаривая со мной после того, как я проснулся, но я не помню ничего из того, что он говорил. Это были слова, размытые очертания и шум. Статический. Это не имеет значения. Нет ничего, что он может сказать, чтобы помочь. Он должен знать это.
Мила хватает меня за локоть.
— Готов?
Я киваю, и мы молча идем к машине. Мои ноги словно деревянные.
— Хочешь, чтобы я повела? — спрашивает она, смотрия на меня.
— Я в порядке, — говорю я ей, автоматически открывая свою дверь. Сейчас я на автопилоте. Я двигаюсь, но не чувствую этого. Мила садится в машину и снова смотрит на меня. Не знаю, чего она ждет. Я закрываю дверь.
Я пристегиваюсь и сижу еще секунду, глядя на снег перед нами. Передо мной все как в тумане. Размытые движения, размытые формы. Цвета, кровоточащие друг в друга. Ничто не имеет смысл.
— Пакс, — шепчет Мила. Я чувствую ее взгляд на себе, ожидающий чего-то. Чего, блять, она ждет? Но я не спрашиваю. Она наклоняется и обнимает меня, оборачивая руками мои плечи и утыкаясь лицом мне в шею. Я не чувствую ее тепла. Я слишком онемел.
— Все будет хорошо, — наконец, шепчет она, отстраняясь. Она вытирает слезы, и я удивляюсь, почему не плачу. Это я должен плакать, но моих эмоций, кажется, нет. Я ничего не чувствую.
Я завожу машину и еду. Между Милой и мной стоит тишина. Я держу свои глаза на дороге, не в состоянии сосредоточиться или сконцентрироваться.
— Пакс, — бормочет она, глядя на меня. Я чувствую ее взгляд, ее мягкое выражение. Я не хочу видеть ее, поэтому не смотрю. Я не заслуживаю ее. Я не заслуживаю ее доброту.
— Мы должны поговорить об этом, — ее голос мягкий, но настойчивый.
Она кладет руку мне на ногу. Ее пальцы холодные. Обычно, я бы схватил ее, держал, положил бы в свою руку, чтобы согреть. Но не сейчас. Я не заслуживаю того, чтобы прикоснуться к ней теми же руками, которые убили мою мать. Поэтому я держу свои руки сжатыми на руле и смотрю на шрам. Он зубчатый и глубокий, его края белые.
Я пометил тебя.
В моей голове, я помню этого человека с желтыми зубами, прочертившего кровью моей матери разрез. Кровь моей матери буквально на моих руках. Она укоренилась в моей коже навсегда. Я пометил тебя.
Я сглатываю.
— Я убил свою мать. Тут больше не о чем говорить. В моих снах я все время думал, что она умоляла меня сделать что-то. Но — нет. Она умоляла за меня. За мою жизнь.
Кажется, что все приближается ко мне, и я вдруг чувствую невероятный жар. Я глубоко дышу, всасывая воздух. Белый снег и небо, кажется, закручиваются вокруг меня, и я не вижу дорогу. Я съезжаю на обочину и открываю свое окно, а затем смотрю вдаль, пытаясь контролировать свое бьющееся сердце, дыхание, мысли.
Мила молчит.
Думаю, она не знает, что делать.
— Пакс, — пытается она. — Я хочу сказать, что это не твоя вина. Это он был с пистолетом, и он насиловал твою маму. Это был не ты. Я люблю тебя. Я сделаю все, что тебе нужно. Просто скажи. Мы можем пройти через это.
Ее слова исчезают, и я смотрю на тихий зимний день.
Я не могу поверить, что все в мире идет так же, как это было сегодня утром, как будто ничего не случилось. Вороны сидят на соседнем дереве, и я могу услышать их карканье. Я удивляюсь, почему они не улетели на юг, но, на самом деле, мне похуй. Люди на тротуаре укутались в куртки, спасаясь от холодной зимы. Холодно. День, ветер, комок в горле.
Я сглотнул, но комок не уходит вниз.
Я качаю головой и снова завожу машину, уезжая в свой дом. Дорога позади нас в сером тумане.
После остановки шин на снегу на моей подъездной дорожке, я обращусь к Миле:
— Я не собираюсь быть хорошей компанией сегодня. Думаю, наверное, мне следует просто побыть в одиночестве.
Она сразу качает головой.
— Никогда в жизни. Я не буду тебя беспокоить, Пакс. Но доктор сказал, что ты не должен быть один. Таким образом, ты будешь делать все, что хотел. Ты будешь думать об этом, обработаешь все, как тебе хочется, но я останусь. Я просто съезжу в город и получу лекарство по рецепту. Я скоро вернусь.