Если ты останешься
Шрифт:
— Папа, почему ты думал, что будет лучше, если бы я никогда не вспомнил? Что ты имел в виду? Лучше для меня? Или лучше для тебя?
Папа смотрит на меня спокойным взглядом, прежде чем вернуть глаза на дорогу.
— Может быть, для нас обоих. Я знал, что воспоминания разрушат тебя. И после того, как они обнаружили остатки пороха на твоих руках, не думаю, что я хотел бы знать, что случилось. Я не мог себе представить, но я был в плохом состоянии. И если бы я узнал, что ты приложил руку к ее смерти, даже случайно, не знаю, смог бы я так отпустить это.
— Но я был ребенком, — выдавливаю
— Да, — говорит папа, возвращая взгляд на меня. — Ты был ребенком. Я рад, что ты понимаешь это. Но я был в плохом состоянии. Горе делает это с человеком. И поэтому я справился единственным способом, который знал. Я бросился в работу. И когда это не остановило боль, я собрал наши вещи, и мы переехали через всю страну.
— Это остановило боль? — спрашиваю я его.
Он смотрит на меня.
— Нет.
Я смотрю на свои руки и вижу кольцо на пальце. Я беру его, верчу в руках, разглядывая со всех сторон. На внутренней части что-то написано. Я присматриваюсь, чтобы прочитать. « Любовь никогда не слабеет».
Я задыхаюсь.
Иногда любовь слабеет. Я, безусловно, доказал это. Я всех подвел. Мне не удалось помочь маме. Мне не удалось помочь отцу, когда я заблокировал воспоминания и никому не мог рассказать, как выглядел убийца. И я, конечно, подвел Милу. Я знаю, что разбил ей сердце, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу снова его собрать.
Я закрываю глаза, чтобы успокоить жжение в них.
Я сплю в аэропорту, пока наш самолет не взлетает, потом засыпаю в самолете. Я думаю, что нужно попытаться позвонить Миле, но решаю, что лучше этого не делать
Это не телефонный разговор. Мне нужно увидеться с ней лицом к лицу. В то же время, у меня есть кое-что важное, что нужно сделать.
Приземлившись в Хартфорде, мы останавливаемся в отеле. Наш ужин в шикарном ресторане отеля проходит в тишине.
Я смотрю, как отец рассеянно крутит виски в стакане в течение длительного времени, прежде чем я, наконец, говорю.
— Это не твоя вина, папа.
Он смотрит на меня.
— Нет? Пакс, мы шутили о том парне. Ебаный почтальон. Я думал, он был шуткой. Но он забрал мою жизнь. Или он мог бы иметь такую же. Небольшая шутка. Я думаю, он смеялся последним.
Горькая агония на лице отца очевидна, как и моя злость на него, потому что я не могу помочь, но в тоже время чувствую себя ужасно за него. Я не могу представить, как он должен себя чувствовать.
— Папа, — я пытаюсь снова. Но он прерывает.
— Пакс, ты не понимаешь. Ты не можешь себе представить, сколько раз за эти годы я задавался вопросом... что, если бы я ушел с работы в начале того дня? Что, если бы я не остановился на заправке? Что, если бы я остановился на один красный свет меньше? Если бы любая из этих вещей произошла, может быть, я мог бы остановить его. Постоянное незнание было ужасно. Но теперь, когда известно, что чертов почтальон забрал ее жизнь... моя вина в десять тысяч раз хуже, чем когда-либо. Если бы я воспринял его всерьез, если бы я увидел в нем извращенца, которым он был, твоя мать была бы сейчас жива. Это бесспорный факт.
Я выпиваю всю свою воду прежде, чем ответить.
— Пап, мама даже не поняла, каким дерьмом
Отец не поверил мне, и мы закончили есть в тишине. Если честно, я думаю, мы оба рады побыть наедине со своими мыслями.
После бессонной ночи, с утра, первым делом мы идем в полицейский участок. Детектив более чем счастлив, услышать от нас эту информацию.
— Этот случай преследовал меня в течение многих лет, — признается он мне, его губы сжаты. — Я никогда не видел ничего подобного. Я никогда не забывал это, или вид вашего личика. Ваши глаза были настолько большими и грустными. Вы будто видели невообразимое. Я рад, что вы выросли таким хорошим.
Таким хорошим. Ха. С этим можно поспорить.
Он берет мое официальное заявление и уверяет, что они попросят ордер на сбор образцов ДНК нашего старого почтальона, как только смогут получить записи почтового отделения. Я ощущаю сильное удовлетворение, когда мы идем вниз по ступеням метро и наружу в оживленный, свежий воздух.
Правосудие, может быть, наконец, восторжествует. Моя мама, может быть, наконец, будет оправдана. Спустя семнадцать лет.
— Где она похоронена? — спрашиваю я отца, когда мы возвращаемся в машину. Он смотрит на меня.
— Давай остановимся, купим немного цветов, и я покажу тебе.
Так мы и делаем. Останавливаемся и покупаем по два десятка роз каждый и едем на красивое, тихое кладбище. Деревья выстроились и сосульки висят на их ветвях, сверкающие в зимнем солнце. Тут спокойно. Думаю, это место очень хорошее, чтобы быть тут похороненным.
Когда мы ходим среди могил, я чувствую, как будто я был здесь раньше, и я знаю, что это так. У меня есть мимолетные проблески ее похорон, как гроб опускали в землю. Я помню сильное чувство грусти, которое я ощущал, наблюдая за этим.
Я сглатываю.
Впереди я вижу статую ангела и узнаю ее. Он находится на плитах, рыдая в свои руки, и я знаю, что он сидит рядом с могилой моей матери. Я помню это.
— Твой дедушка привез эту статую, — говорит отец, кивая на нее.
— Она кажется подходящей, — отвечаю я. И это так.
Рядом с надгробием моей матери сидит ангел, изготовленный из белого мрамора. Он блестящий и яркий. Я обращаюсь к отцу.
— Кто-то заботится о нем.
Он кивает.
— Конечно. Я плачу кое-кому.
Конечно.
Я смотрю вниз.
Сусанна Александра Тейт
Любимая жена и мать
Она ушла красивой.
Она спит спокойно.
Холодный ветер нежно касается моего лица и в горле снова образуется комок. Меня накрывает поток вины за то, что я ни разу не посещал ее могилу в течение стольких лет. Я становлюсь на колени, чтобы положить цветы на ее могилу и в первый раз за все время, что я себя помню, я чувствую, как слеза катится по моей щеке. Я вытираю ее.