Если я исчезну
Шрифт:
Я с трудом прокладываю себе путь к пробуждению, через глубины сна, через неподвижность, в тот мир, где я просыпаюсь, сажусь в постели и понимаю, что все еще сплю, затем снова погружаюсь в сон, снова пытаюсь проснуться, пока наконец не просыпаюсь и не начинаю судорожно искать телефон, чтобы записать твои слова, пока я их не забыла, только чтобы опять обнаружить, что я все еще сплю.
Проснувшись на следующее утро, я первым делом думаю о твоих словах. И в холодном свете дня становится ясно, что это такой же бред, как и любой другой совет из снов. Сновидения обладают особенностью
Однако, несмотря на то что твои слова – ерунда, я все равно хочу их записать, но я забыла зарядить телефон. Я вспоминаю о дневнике и просовываю руку под матрас. За грудиной у меня давит, как будто я проглотила что-то слишком большое.
Я встаю с постели. Поднимаю матрас. Мои колени дрожат, а голова кружится. Блокнота нет. Я проверяю на полу. Провожу рукой под низом матраса. Должно быть, я переложила его, а потом забыла, должно быть, взяла его в полусне и перепрятала. Но куда? Зачем?
А потом я думаю о том, что было написано о твоей матери в дневнике: она всегда наблюдает. Быть может, она заходила ко мне в домик до того, как нашла меня; быть может, так она и узнала, что меня нет на месте. Быть может, она обнаружила блокнот. Конечно, она захотела бы от него избавиться.
Но это все равно меня беспокоит. Почему она была в моей комнате? Почему она вообще рыскала под моим матрасом? С другой стороны, это ведь не моя комната, не мой матрас. Все на этом ранчо принадлежит ей. Я работаю на нее. Даже я в каком-то смысле принадлежу ей.
Мне кажется, что у меня перехватило дыхание и мне нужно чье-то разрешение, чтобы дышать. «У меня никогда раньше не было столь сильного ощущения, что за мной постоянно следят».
Что я вообще здесь делаю? Твоя мать думает, что ты мертва. И вокруг нет никого, кто стал бы ей перечить. Мне нужно уезжать, нужно попытаться собрать воедино кусочки собственной жизни. Раньше я именно так и поступила бы. Вернулась бы назад. Начала бы с чистого листа. И в итоге оказалась бы там же.
Но ты бы не уехала. Ты бы не сдалась. Ты бы знала, что случившееся – это только начало. Только первая улика. Ты бы не позволила единственному свидетелю выдавать свою версию за единственно верную. Ты бы продолжила искать, складывать все кусочки пазла воедино, пока не получила бы цельную картину истины.
Неожиданный шум двигателя заставляет меня вздрогнуть. Грузовики проезжают по шоссе чаще, чем я ожидала, и, поскольку других звуков нет, я слышу каждый с поразительной ясностью, но этот, кажется, с грохотом несется прямо на мою спальню. Я вскакиваю с постели и выхожу на улицу. Поля для выпаса лошадей в полумраке покрыты росой; на сарае все еще лежат глубокие тени.
К дому твоей матери подъехал черный внедорожник. Вокруг него с лаем бегают собаки. Изнутри вылезает черноволосый человек, который двигается дерганой походкой, словно идет по горячим углям. Он открывает багажник и начинает выгружать ящики. Твоя мать появляется в дверях дома, спешит ему навстречу. Не здороваясь с ним, она идет прямо к ящикам. Их голоса звенят в воздухе. Видимо, это и есть твой отец.
Я знакомлюсь с ним не сразу. Твоя мать хочет, чтобы я закончила кормить
Без нее эта работа тяжелее. Мне нужно погрузить два снопа люцерны в трактор, но у меня не получается их впихнуть. Я пытаюсь затолкать их силой. Пробую засунуть их под разными углами, но, что бы я ни делала, стебли ненадежно балансируют, а если я еще и заведу трактор, то вообще попадают. Рукам в утреннем режущем воздухе холодно, хоть я и в перчатках. Стебельки сыплются мне в куртку, за пазуху и в ботинки и больно колются. От пыли я начинаю чихать.
В конце концов я довольствуюсь тем, что у меня получилось, и забираюсь на водительское место. Со второй попытки мне удается завести двигатель, мотор оживает, ревет, чихает и тарахтит. Я нажимаю педаль заднего хода, но трактор не двигается. Я давлю сильнее. Двигатель снова тарахтит, и я понимаю, что не снялась с ручника. Снявшись, я сдаю назад и останавливаюсь. Снопы качаются, но не падают. Я выравниваю скорость и нажимаю педаль газа. Шесть стеблей падает на землю. Я проезжаю по ним.
Я вот-вот расплачусь. Я знаю, что это глупо, но чувствую себя полной дурой. Я не лучшая работница; я не умею справляться с давлением и из-за этого на одной работе продержалась две недели, а на другой – шесть. У меня никогда раньше не было столь сильного ощущения, что за мной постоянно следят, несмотря на то что твои родители сейчас находятся внутри своего дома. Я уверена, что меня уволят. Что я потеряю свое место на ранчо и связь с тобой. Я никогда тебя не найду. Я, как всегда, проиграю. И мы с тобой обе исчезнем.
Я сдаюсь и не складываю снопы на погрузчик, а несу охапку люцерны в руках на первое пастбище. Я бросаю их слишком близко друг к другу, и лошади дерутся, вставая на дыбы, щелкая зубами, и срывают кожу друг у друга с холки, оставляя яркие пятна розового цвета. В панике, что увидит твоя мать, я пролезаю под забором, чтобы разделить стебли. Альфа-жеребец (гнедой арабский скакун) бросается на меня, раздувая ноздри. Я машу руками в воздухе, чтобы напугать его, но он вскидывает голову и ускоряет бег. Я ныряю обратно под забор. Конь останавливается с другой стороны от него, а затем снова встает на дыбы.
Я прислоняюсь к трактору, сердце колотится, в ушах стучит, адреналин пульсирует в крови. У меня кружится голова, как будто я еду по крутому извилистому шоссе.
Эти лошади не похожи на тех ручных, одомашненных лошадок, с которыми я выросла. Здесь они подчиняются стадному инстинкту, которому могут дать волю, бегая и нападая друг на друга. А у меня ничего не получится. Не знаю, почему я верила в обратное. Ведь я никогда не работала на конюшне и вообще боюсь лошадей, вдруг вспоминаю я. Поэтому-то я и перестала ездить верхом. Однажды я проснулась в страхе оттого, что могу умереть, и после этого каждый раз, садясь на лошадь, я испытывала тревожность во всей ее красе, перед глазами у меня проносились виды ужасных происшествий. Я представляла себе, как вылетаю вперед из седла, перелетаю через голову лошади, приземляюсь на плечо и – хрясь – ломаю ключицу. Или как соскальзываю, а нога остается зажатой в стремени, и меня затаскивает под мощные копыта лошади, и она топчет и давит меня. Или как лошадь встает на дыбы и падает набок вместе со мной, падает на меня – и мои ноги хрустят у нее под копытами, пока не превращаются в порошок.