Если я забуду тебя
Шрифт:
— Все это ничего не значит! — воскликнул он. — Флор хитер. А протесты Луция являются частью его плана, придуманного для того, чтобы заставить нас довериться предателю. Я бы заставил его, прежде чем довериться ему, доказать его преданность нам.
— Какое еще доказательство я могу предоставить? — с отвращением спросил я. — Разве я не оставил мир своего отца и не вернулся к миру своей матери? Кровь еврейского народа течет в моих жилах. Я точно такой еврей, как и римлян.
Тут Мариамна с жаром подхватила, говоря, что я был ребенком ее сестры, и она сама заботилась обо мне, когда я был младенцем. Но Элеазар отверг ее аргументы так же как и мои, объявив, что она
— Давайте не поддадимся обману слов, — сказал он. — Лишь поступки доказывают правду. Докажи, докажи нам свою искренность, — кричал он. — Твой отец и твой дом более ценны для тебя, чем наше дело. В лучшем случае ты будешь сражаться на нашей стороне лишь наполовину, а при первом же искушении предашь нас.
Он все более и более возмущался и пока говорил, его глаза под темными бровями блестели словно в лихорадке.
— Докажи свою правоту, докажи, — вновь крикнул он. — Сегодня ты сможешь доказать нам, к какому миру ты принадлежишь на самом деле. Сегодня ночь ножей, ночь сикариев. Десять тысяч из них под командованием Симона бен Гиора нападут на Масаду [26] и захватят оружие из арсенала Ирода. Они пройдут по стране и убьют всех римлян отсюда до границы Самарии. Это будет ночь расплаты, ночь мести. Сегодня я умилостивлю души моей матери и сестры, убитых в этом самом доме легионерами Флора. А ты, ты — римлянин, собирающийся стать евреем, в эту ночь ты можешь доказать силу уз, которые связывают тебя с нами. Мои люди тайно отправлются в горы. Там нас ждут сикарии, а внизу, в долине, находится дом твоего отца. Сегодня этот дом должен быть уничтожен. Так как его стены толстые, а ворота крепки, ты пойдешь с сикариями и укажешь путь. Если ты сделаешь это, тогда мы тебе поверим.
26
Мощная крепость на берегу Мертвого моря.
При этом кошмарном предложении, я был поражен таким ужасом, что не мог говорить. Однако Британник был поражен иным образом. Пробормотав одну из своих варварских клятв, он вырвался из рук стражи и вцепился в горло Элеазару, и я не сомневаюсь, что он придушил бы его, если бы его не оттащили шесть телохранителей Элеазара. Ревекку так же охватило негодование и она с гневом в глазах повернулась к брату:
— Ты с ума сошел, Элеазар? Неужели же он может открыть ворота убийцам собственного отца!
— Пусть сам решит, — ответил Элеазар. — Говори, римлянин. Сообщи нам о своем решении.
— Мой отец с детства лелеял меня. Он стар и слеп. И так я должен наградить его?
— Если ты хочешь сражаться за Бога и свободу, ты должен любить их сильнее своего отца. По повелению Бога, Авраам готов был принести в жертву собственного сына. От тебя требуется, чтобы ты принес в жертву собственного отца.
— Чудовище! — закричала Мариамна, не в силах сдерживать свой гнев. — Ты обманываешь нас дьявольскими трюками и называешь их волей Бога. Горе Израилю, если у него такие вожди.
— Это тебя не касается! — выкрикнул Элеазар, его лицо зажглось огнем фанатичной ненависти. — В прошлом налагались и более серьезные требования. Если он оставил мир Рима и придет к нам, тогда он должен отказаться от всяких уз с отцом. Пусть откроет ворота сикариям. Пусть смотрит, как они рушат и грабят, чтобы и следа римлян не осталось в Иудее. Пусть он кровью отца
Ананья, дрожа от гнева, поднял руки над головой.
— Злое и не угодное Богу дело предлагаешь ты, Элеазар. Не может быть воли Бога, чтобы сын отдал отца на смерть. Твое требование невозможно. Ты опьянел от власти. Сам то ты совершил бы подобное? Отдал бы отца на смерть ради своего дела?
— Если бы мне пришлось выбирать между твоей жизнью и жизнью народа, я бы выбрал народ и дал бы тебе умереть.
После этих слов в зале прошел гул неодобрения, ведь Бог наказал евреям почитать отца и мать, и подобное признание было равносильно богохульству. Но Элеазар смотрел на потрясенные лица с презрением.
— Вы глупцы и старухи! — бросил он. — Вы не в силах увидеть величие грядущих событий. Бог вложил в наши руки меч и повелел изгнать язычников из наших земель. Это война будет тяжелой, ужасной и принесет неисчислимые муки. Но для свободы нет слишком большой жертвы, и все что стоит у нас на пути, должно быть уничтожено. Наступает день расплаты. Время жалкого смирения прошло. Тот, кто считает своего отца или мать более ценными, чем свобода страны — тот предатель, недостойный чести сражаться за наше дело. Что значит жизнь одного человека, против свободы всего народа?
— Это лживые и кощунственные слова! — воскликнул Ананья. — Придет день, когда ты вспомнишь их с раскаинием. На мне груз видения, и мои глаза могут видеть тени грядущих событий! Горе человеку, который положится на сикариев! Горе человеку, заключившему союз с этими грабителями. Ты отверг мои предупреждения и посмеялся над моими решениями. Ты отдал власть в руки убийц и связал свою судьбу с творящими зло. И я говорю тебе: настанет день, когда эти люди будут править в Иерусалиме. И через них на город падет Божий гнев. Через них будут осквернены святые места. Через них будет низвергнут мой род, и ты и я, мы оба погибнем. Я сказал.
Столь сильна была сила слов старика, и так очевидна его искренность, что некоторое время все молчали. Элеазар хмуро смотрел на отца.
— Сикарии патриоты, — заметил он. — Они хорошие бойцы.
— Они грабители и убийцы! — в ярости крикнул Ананья. — Ты напустил на Израиль бешеных собак. Даже Флор не может быть столь опасен. Ты уверен в своей силе, в своей мудрости, но когда их ножи напьются твоей крови, ты вспомнишь мои слова. Что же до этого римлянина, то я запрещаю тебе твой нечестивый план. Не может быть воли Бога на то, чтобы Луций помогал в убийстве отца. Под угрозой проклятия, я запрещаю тебе требовать подобное!
Элеазар по прежнему смотрел недовольно, но все же он не дерзнул бросить вызов отцовской власти.
— Тогда что же я должен с ним делать? — спросил он.
— Доверься ему. Отпусти его.
— Отпустить? Да это же безумие! — воскликнул Элеазар. — Отпустить, когда он знает наши планы, когда он знает, что нападение будет совершено этой ночью?
— По крайней мере пощади жизни этих людей и не погружай меч в невинную кровь.
Элеазар молчал. Потом на его смуглом лице появилось хитрое выражение.
— Слушаю и повинуюсь, — сказал Элеазар. — Я не убью их. Сегодня они должны остаться здесь. Взять их, — приказал он страже. — Завтра мы решим, что делать.
Место, куда нас привели, было настоящей дырой, вырубленой в скале под дворцом. Голый камень блестел влагой и сильно пахло гнилью. На полу лежало несколько грязных охапок соломы, а со стены свисали проржавевшие цепи. Стражники Храма грубо втолкнули нас внутрь, но не заковали. Они закрыли тяжелые двери, и мы остались в темноте.