Если я забуду тебя

де Ропп Роберт Сильвестер

Теперь весь дом был наводнен разбойниками. Статуи наших предков были содраны с пьедесталов, бесценные вазы из коринфской бронзы были схвачены грубыми руками и разбиты о камни. Бассейн перед атриумом был загрязнен.

Даже кусты были вырваны, так как грабители, похоже, думали, что золото закопано в землю. Сквозь густой дым они приближались к нам, пока мы стояли в библиотеке, и вновь увидели преисполненное ненависти лицо Симона бен Гиоры — почерневшее и усмехающееся, словно дьявол в аду. Он в ярости бросился к нам и велел своим сообщником следовать за ним, и я не сомневался, что он покончит с нами, если бы неожиданное к общему шуму разрушения не добавился бы звук скачущих лошадей.

— Марк! — закричал отец. — Марк скачет!

Стук копыт поразил нападающих неожиданным ужасом. Они бросились бежать, чтобы узнать, что случилось. И я, охваченный возбуждением, отошел от отца, чтобы взглянуть, действительно ли это помощь, на которую мы надеялись. Когда я выбежал в наружний двор, то сразу же увидел, что предположение отца верно. Эскадрон моего брата, спешащий сквозь ночь к Иерусалиму, увидел пылающую виллу и стремглав поскакал к ней. Теперь, влетев через спаленные ворота, конные воины галопом врезались в гудящую массу сикариев. Последние, растерянные и дезорганизованные, занятые насилием, грабежом и пытками, в диком изумлении оборачивались на цокот, пока неожиданно всю шайку не охватила паника. Они бегали взад и вперед в поисках спасения, но кавалеристы загородили ворота, и высокие стены стали для них загоном. Бойня стала непередаваемой. С яростью отчаяния разбойники бросались под лошадей, вспарывая лошадям живот, сражаясь с солдатами среди внутренностей. Ржание умирающих лошадей смешивалось с криками погибающих людей. В одном из строений загорелись запасы оливкового масла и разливалось по земле пылающим потоком, окутывая дерущихся людей огненным покрывалом. Все было окутано таким густым дымом, что с трудом можно было дышать.

Я знал, что должен вернуться к отцу, но вид кровопролития опутал меня очарованием ужаса. Наконец я оторвался от этого зрелища и помчался в дом. Как только я вбежал в библиотеку, я увидел как из одной из ниш на отца прыгнул Симон бен Гиора. Раньше, чем я смог дотянуться до него, он нанес роковой удар. Я бросился через комнату и с такой яростью рванул его за руку, что он вскрикнул от боли и выронил меч, но другой рукой он ударил меня по голове, и удар был столь силен, что я повалился. Я увидел, как Симон пересек комнату, и услышал, как кто-то вошел. Получив сильнейший удар и будучи в напряжении всю кошмарную ночь, я без сознания повалился на пол.

Я пришел в себя и обнаружил, что мой брат Марк поддерживает мою голову и смачивает ее водой. Я лежал снаружи на траве, весь дом полыхал, пламя распространилось на библиотеку и охватило хранящиеся там свитки. В центре огня лежало тело моего отца, потому что брат не успел вынести труп до того, как яростное пламя сделало невозможным войти внутрь. Это был не тот погребальный костер, которого жаждал отец, ведь он надеялся, что его история дарует ему бессмертную славу. Однако, это был его рок: его труд был уничтожен, и его пепел смешался с пеплом его книг. Пусть он покоится в мире. Он был благородным римлянином.

Я неуверенно поднялся и, поддерживаемый братом, отошел от горящего дома. Ночь кончилась. На востоке неба появился первый признак рассвета. Среди хозяйственных построек по-прежнему гулял огонь, и тяжелые клубы дыма поднимались к утреннему небу. То, что несколько часов назад было процветающей виллой, теперь стало дымящимися, почерневшими руинами. Везде лежали мертвые. Полуобгорелые рабы, терзаемые сикариями, висели на веревках, которыми были привязаны к столбам. Гора трупов лежала у разрушенных ворот — тела сикариев, убитых Британником в его титанических усилиях сдержать нападение. Его собственное изрубленное тело лежало на вершине горы, обе руки были оторваны, шея — кровавый обрубок. Я поднял голову и там, с острия пики, на меня смотрело лицо Британника, его светлые волосы и длинные усы пропитались кровью. При виде его лица, такого знакомого и дорогого для меня, гнев и горе больше нельзя было сдержать моей душе. На моих глазах блеснули слезы, и, подняв руки к небесам, я воззвал к богам, чтобы они отомстили этим коварным шакалам, совершивших такой страшный разгром. Но мой брат, под шлемом его лицо было мрачным и диким, велел мне поберечь голос для других целей и не доверять богам задачу, которую мы можем решить сами. Вытащив меч, он протянул мне лезвие.

— Клянись на моем мече, — велел он. — Клянись отомстить за их смерть.

Я вытянул руку и коснулся холодного лезвия меча.

— Клянусь, — произнес я, — клянусь отомстить.

V

Когда над горами взошло кровавое солнце, мой брат созвал людей и велел им накормить и напоить лошадей перед трудным переходом. С малыми силами, решил он, пытаться проникнуть в Иерусалим было бы самоубийством. Марк решил вернуться в Кесарию, чтобы сообщить Гассию Флору о серьезном восстании в Иерусалиме и уговорить мобилизовать Двенадцатый легион, с помощью которого можно было бы восстановить контроль над неуправляемой провинцией.

И вот, оставив позади развалины виллы, мы весь день мчались к морю, ведь Кесария находилась на побережье в шестидесяти милях от Иерусалима, и мы не хотели, чтобы сикарии перехватили нас по дороге.

Хотя Кесария и не очень большой город, он очень красив. Ирод выстроил город в строжайшем греческом стиле и назвал в честь великого Августа. Порт Кесарии — единственная гавань между Дором и Яффой — был создан людьми и отстроен Иродом с той грандиозностью, что характеризует все его труды. Гигантский волнорез, выступающий из скалистого берега на двадцать морских сажень, был назван «прокумация» или же первый волнорез. Вдоль всей внутренней гавани проходила каменная стена, отделанная белым мрамором с несколькими большими башнями, самая красивая из которых называлась Друзия в честь Друза, зятя Цезаря. Вход в порт находился на севере, и с обеих сторон входа располагались три гигантские статуи на колоннах, возвышавшиеся над мачтами кораблей. Действительно, немногие виды были более красивы, чем вид порта в тот миг, когда моряки видели его с моря, ведь порт гораздо величественнее знаменитого порта Перей в Афинах и всегда был заполнен веселыми цветными парусами бесчисленного множества судов. За портом располагались поднимавшиеся террасами беломраморные здания города, ярко выделявшиеся на синем небе, вместе с темно-зелеными кипарисами. Среди этих зданий находился храм Цезаря, в котором стояла огромная статуя Цезаря, большая, чем статуя Зевса Олимпийского, на которого она походила. В городе были амфитеатр и благородный форум, а так же храмы иных богов, выстроенных в греческом стиле, так как в то время Ирод находился под большим влиянием греков.

Прокураторы Иудеи почти всегда жили в Кесарии, а не в Иерусалиме. Они считали, что страстный еврейский город одновременно надоедлив и зловещ, а так же слишком зноен летом, в то время как климат Кесарии всегда смягчался мягкими морскими ветрами. Кесария была греческой не только по внешнему виду. Хотя город был выстроен еврейским царем на еврейской территории, греков, арабов и сирийцев здесь быо раза в три больше чем евреев. Именно поэтому антиеврейские погромы, один из которых описывал мой отец, и в ходе которого он встретил мою мать, были столь часты в Кесарии. Время от времени еврейское население почти полностью уничтожалось, а их жилища разрушались.

И вот, хотя вся Иудея бурлила, а шайки вооруженных сикариев терриризовали окрестности, Кесария была спокойна, так как ее еврейское население было слишком запугано греками, чтобы хоть чем-то помогать своим бунтующим согражданам.

Марк и я достигли стен Кесарии, испытывая чувство благодарности, ведь наше путешествие среди холмов Иудеи было необыкновенно опасно. Мой брат сразу же проводил меня во дворец прокуратора и попросил немедленной аудиенции у Гессия Флора. Здесь мы прождали почти час, так как прокуратору после купания делали массаж, и даже восстанию в Иудее не позволительно было ускорить столь важный процесс. В конце концов Флор вошел в приемный зал, одетый в тогу с полосой. За ним шагал грек-секретарь и свита рабов. Со смешанными чувствами смотрел я на этого отпрыска мясника, чья несправедливость привела к восстанию в Иудее.

Он с помпой уселся в кресло и спросил, не я ли тот самонадеянный римский юноша, что поучал его, как править провинцией, когда он судил еврейских вождей в Иерусалиме. Услышав, что это я, он уставился на меня своими маленькими свинячьими глазками, а увидев, что моя одежда разорвана и запачкана кровью, спросил, что я делал. Я рассказал ему о нападении, что доставило ему такое удовольствие, что его глаза заблестели. Злорадствуя, он радостно потирал руки.

— Итак, мой маленький еврейский дружок, ты наконец получил урок. Теперь, когда они перерезали горло твоему отцу, ты не будешь сочувствовать этому проклятому народу. Считай, тебе повезло, что я не казнил тебя за то, что ты меня раздрожал. И что теперь? Ты пришел, я думаю, для того, чтоб схватиться за меч и отомстить за отца?