Если я забуду тебя
Шрифт:
Когда Симон бен Гиора услышал, что Гессий Флор захвачен, он едва мог сдержать радость и приказал сикариям раздеть прокуратора и голым привязать к столбу посреди лагеря. Здесь они собрались и в течении двух дней наблюдали, как опытные палачи ломали ему руки и ступни и вырывали полоски кожи с его тела, свисающие вдоль ног, словно женская юбка. Затем, привязав его, все еще живого, к быстрой лошади, они прискакали к голове римского войска, прибили его к кресту прямо на нашем пути и оставили там. Над головой Гессия Флора они прибили письмо Цестию Галлу, предупреждая, что его ждет сходная судьба. Тот, через пару часов оказался перед крестом, побледнел так, что даже его губы стали белыми, и стал упрашивать отступающих поторопиться. Так как Флор был еще жив, Цестий Галл вызвал меня и велел мне с моими людьми опустить крест и снять жалкого прокуратора, который из-за перенесенных мук был близок к смерти. Странно, что именно я был выбран для выполнения этой задачи, потому что после всего случившегося, у меня не было ни малейшего основания желать Гессию Флору добра. Мы опустили крест и положили его рядом с дорогой и пока войско шло мимо нас, стали вытаскивать гвозди. Солдаты работали в отчаянной спешке, так как ужасно боялись, что их захватят в плен и поступят с ними так же, как и с Флором. Они рвали, тянули гвозди и совершенно раздробили руки Флору, который при этом дико кричал. Тогда я, видя что все их усилия лишь добавляют ему мук, и что в любом случае ему не вижить, велел своим людям идти, что они и сделали, пожалуй, даже слишком поспешно. Таким образом я остался наедине с Флором и, вспомнив распятие фарисея Езекии, наклонился и шепнул прокуратору слова, что сказал ему с креста Езекия:
— Твои пути — несправедливость и зло, Гессий Флор. Хотя месть людей, возможно, и не настигнет тебя, ты, однако не уйдешь от кары Бога.
После этих слов Флор с конвульсивном криком дернулсяна кресте, потом упал и больше не двигался. Такова была смерть Гессия Флора, который более других был ответственнен за восстание евреев. Я не стал тратить времени на погребение прокуратора, а бросив его шакалам, поспешил присоединиться к своим людям в рядах отступающего войска.
В ту ночь мы укрылись в Бет-Хороне, но проклятые сикарии поднялись в горы над нами в таком количестве, что полностью нас окружили. Они бросились на нас с высоты. Мы уже почти перестали быть войском. Мы стали недисциплинированной толпой, отчаянно сражавшейся за свою жизнь. Сирийские вспомогательные войска усилили нашу катастрофу; будучи совершенно неконтролирумыми, они толпились на узкой дороге, что делало продвижение легионов невозможным. И потому сикарии устроили опустошение среди легко и тяжеловооруженных пехотинцев, так что Галл пришел в смертельный ужас, что все его войско будет уничтожено. И тогда ночью он решился на отчаянные меры по бегству от преследователей. Преспокойно бросив свой лагерь, он отобрал четыреста человек из первых трех когорт Двенадцатого легиона для того, чтобы оставить их в лагере, а сам втайне бежал с оставшимся войском. Чтобы понять, до чего дошла деморализация войска, надо учесть тот факт, что в лагере были брошены даже орлы Двенадцатого легиона. Эти орлы являются священными для войска, и когда легион становится лагерем, орлы помещаются в небольшую раку, покрываются маслом и духами, и с ними обращаются как с богами, и не может для римского легиона быть большего позора, чем утрата своих орлов. Что касается Двенадцатого легиона, то прошло немало лет, прежде чем эта потеря была забыта, ведь он утратил их не в сражении, а бросил в страхе. Орлы были не единственной нашей утратой. Когда сикарии, перебив всех четыреста человек, оставленных в лагере, бросились преследовать нас, в нашем бегстве в Антипатриду, Цестий Галл приказал, чтобы катапульты и другие осадные машины, которые мы тащили с собой для пролома городских стен, были брошены. Сикарии разразились криками восторга, так как у евреев не было подобных машин, и они не умели их делать. Они с триумфом притащили их в Иерусалим и вошли в город как армия победительница, а наша оборванная, голодая толпа добралась до развалин Антипатриды, будучи уже полуживой. Здесь сикарии уже не преследовали нас, но на нас обрушились другие враги, потому что потеряв всю свою поклажу, мы стали жертвой голода, а среди голодных солдат свирепствовали болезни. Многие из тех, что принимали участие в разрушении Антипатриды, горько жалели о таком неразумном поступке, и, умирая с голоду, искали хоть что-нибудь пожевать, но видели кругом лишь разрушенные дома с разлагающимися трупами.
Таким был конец военной компании Цестия Галла, и я не удивляюсь, что евреи в диком ликовании приняли наше поражение за свидетельство того, что Бог на их стороне, и в будущем никакая сила не устоит против них. Что до римлян, то они дотащились до Кесарии, ободранные, без орлов, без осадных машин, без вьючных животных, очень часто даже без оружия. Солдаты Двенадцатого легионане не смели поднять головы от стыда. А Цестий Галл жил в постоянном страхе и даже не осмелился послать Нерону сообщение, чтобы доложить о результате похода. Когда же известие о нем все же дошло до императора, Галл постарался перевалить вину на Гессия Флора, но будучи вызван в Рим для личного отчета, струсил и попытался покончить жизнь самоубийством. Но когда он увидел, как из вены течет кровь, он вновь струсил и стал просить врача, чтобы тот перевязал ему рану. Тогда один из центурионов, испытывая отвращение к крику этого ничтожества и ощущая стыд за поражение, причиной которого стала бездарностьэтого человека, доведшая легион до позора, вытащил меч и перерезал горло правителю, который упал, заливая кровью мраморный пол своей ванной комнаты. Легионеры были преисполнены такой яростью на действия своего командующего, что отказались предать его тело огню или совершить хоть что-нибудь, напоминающее похороны. Они взяли его тело, словно оно было кучей требухи, и бросили его в гавань Кесарии, где его сожрали рыбы. Такова была судьба Цестия Галла правителя Сирии.
VI
Если вы живете в удовольствиях и не знаете сильных изменений судьбы, тогда молите богов, чтобы они никогда не посылали вам слишком больших успехов. Большего и неожиданного успеха надо бояться больше, чем поражения, потому что успех заставляет нас преувеличивать свои силы, пытаться совершить невозможное или противозаконное, и в конце концов как и Икар упал с высоты после попытки долететь до солнца, так и мы идем к полной катстрофе. Я сразу же предложил это поучение, когда размышлял о ходе войны между римлянами и евреями и о событиях, случившихся после поражения Цестия Галла. Именно полный разгром, глубина унижения, перенесенного римлянами, стали той приманкой, что довела евреев до гибели. Действительно, если какой-нибудь бог жалел бы уничтожить этот народ, вряд ли он смог бы сделать его конец более бесспорным, чем дав ему вначале войны вкус абсолютной победы. И это опьяняющее вино успеха полностью лишило евреев чувства меры, так что они утратили всякое представление о силе Рима и собственной слабости. Ликуя они решили, что все римские полководцы глупцы, вроде Цестия Галла, и забыли, что самая мощная империя мира располагает людьми, которые не являются не глупцами, ни мерзавцами, и что разгром одного легиона и выигранная война это вовсе не одно и то же. До чего же правильно было сказано, что тот, кто выигрывает первое сражение очень часто проигрывает последнее.
Когда новости о поражении Цестия Галла наконец-то были сообщены императору Нерону, он слегка отвлекся от развата, в который был погружен, и постарался найти полководца, который бы смог восстановить порядок в Иудее. Человек, которого он выбрал для выполнения этой задачи, происходил из малоизвестной сабинской семьи и звался Тит Флавий Сабин Веспасиан, полководец, отличившийся в военных кампаниях как в Британии, так и в Германии во время правления Клавдия. С моей точки зрения это был хороший выбор. В свое врем Веспасиан был большим другом моего отца, и дом, где он родился, находился всего в нескольких милях от нашего имения недалеко от города Реата. Как только трирема, доставившая полководца из Александрии, вошла в гавань Кесарии, я присоединился к легионерам, собравшимся поблизости, чтобы взглянуть на человека, которого так обласкала судьба. Через одного из трибунов мне удалось передать сообщение, что я, Луций Кимбер, сын его старого друга, служу в Двенадцатом легионе в Кесарии.
Как только Веспасиан узнал об этом, он послал своих людей, чтобы они привели меня во дворец прокуратора. Я обнаружил его окруженного офицерами высокого ранга, включая его сына Тита и многих трибунов. Не могу отрицать, что я был несколько смущен присутствием столь важных лиц, так как хотя опыт, полученный мною на начальном этапе мятежа, и делал меня в военном отношении ветераном, я был всего на всего юнцом перед людьми, окружающими Веспасиана, которого по большей части состарились в многочисленных кампаниях. Веспасиан сердечно приветствовал меня, собственноручно налил мне в кубок вина и предложил сесть. Затем он с нетерпением стал расспрашивать о своем старом друге Флавии Кимбере, и я рассказал ему, что и мой отец, и мой брат были убиты во время мятежа, и что теперь я один являюсь носителем нашего имени. Эта весть возбудила в Веспасиане негодование, особенно когда я поведал ему об избиении римского гарнизона в Иерусалиме. Однако, у меня не было намерения возбуждать дальнейший гнев римлян против евреев, ведь, как вы знаете, мои симпатии были разделены, и я все еще надеялся, что мятеж удастся подавить без большого кровопролития. И потому я рассказал о событиях, которые привели к беспорядкам и описал нетерпимость Гессия Флора.
— Мятеж, — говорил я, — дело рук фанатиков и грабителей, этих зелотов и сикариев. Если бы власть была у первосвященников и фарисеев, был бы заключен мир и установлен порядок. Было бы трагично, если бы целая страна была разрушена из-за проступков кучки фанатиков.
Веспасиан согласился с этим, но добавил, что если мятеж быстро распространится и охватит не только Иудею, но и Галилею, Самарию и Идумею, то ему придется предпринять жесткие меры для восстановления порядка. Недопустимо, заявил он, чтобы римляне, разбившие в боях величайшие народы, терпели неповиновение такого маленького народа как евреи. Сразу стало очевидно, что имеет в виду Веспасиан, так как римляне решительно поднялись, вознамерившись полностью подавить бунт. Весь день по улицам Кесарии сновали вооруженные люди. В добавлению к нашему несчастному Двенадцатому легиону, который после позорной утраты орлов стал посмешищем для римской армии, Веспасиан привел с собой Пятнадцатый легион, знаменитый своей доблестью. А его сын Тит добавил к этому числу еще Пятый и Десятый легионы, доставленные морем из Александрии. Три царя — Агриппа, Антиох и Соем — вновь предложили огромные множество полуобученных всадников и аравийских лучников. Веспасиан принял эти войска без особого восторга, так как не особенно врил в воинские способности этих вспомогательных войск. Когда же цари сказали ему, что желают сопровождать свои войска, он вежливо посоветовал им оставаться дома и заниматься своими царствами. Фактически, он дал понять, что в этой компании никогда не будет пяти главнокомандующих.
Как же влияет на войско великий полководец! Даже в лучших условиях армия Цестия Галла была всего на всего неорганизованной толпой. Армия Веспасиана по контрасту была необыкновенно эффективной военной машиной. Решив раз и навсегда избавиться от позора предыдущего поражения, Веспасиан не давал войскам передышки, он беспрестанно мурштровал их и обучал всем аспектам военного искусства. Ни одна деталь не прошла мимо его внимания, и он не щадил себя, лишь бы войска имели достаточно провианта. Он всегда был среди войск, и говорил он не только с трибунами и центурионами, но и с простыми легионерами, деля с ними все трудности маневров, проводимых в Сирии, которые и правда до того напоминали настоящую войну, что в учебных сражениях несколько человек погибли. Ничего он не требовал с большей суровостью, чем немедленного подчинения приказам и постоянной готовностью ко всему. В лагере часто раздавались неожиданные тревоги, учебные сражения начинались в любое время дня или ночи. Легионеры должны были находиться в состоянии постоянной готовности к маршу, и он лично вел их, иногда всю ночь пешком, чтобы совершить неожиданное нападение в намеченном месте. Под влиянием усиленной дисциплины войско, испорченные командованием Цестия Галла и Гессия Флора, вновь обрели мужество и стали выглядеть и действовать, как полагается римским войскам. Однако Двенадцатый легион по прежнему шел без орлов, и Веспасиан не позволял им получить новые орлы, до тех пор, пока они доблестью не искупят позорного поражения от рук сикариев.
Не будет ничего плохого, если я кратко опишу внешность Веспасиана и его сына Тита, которым было суждено поднять из грязи венец Цезарей, брошенный туда Нероном и подобными ему, и которые восстановили блеск империи, существовавший при Августе. Веспасиан говорил на латинском языке с сильным акцентом, характерным для обасти сабинян. В то время, когда он принял командование в военной компании против евреев, ему было за шестьдесят, он состарился в военных лагерях и сражениях во многих войнах. Лицо его было широким, кожа морщинистой, дубленой, с застывшим на лице выражением человека, тужащегося на горшке, так что кто-нибудь из его друзей мог пошутить, спросив: «Вы всегда облегчаете желудок?». Его внешность больше подходила процветающему крестьянину, а не великому полководцы, его вкусы были самыми простыми, а поведение непритязательно. Он не пытался, как Нерон, заниматься искусством, и когда перед ним появлялись поэты, чтобы прочесть свои стихи, или же ораторы для чтения своих декламаций, он обычно засыпал и так громко храпел, что оратору приходилось кричать, чтобы расслышать собственный голос. Такое поведение не было умышленным и, проснувшись, он смиренно извинялся за свою невежливость, а затем опять засыпал, как только оратор возобновлял свои декламации. Строгий в вопросах дисциплины, когда дело касалось легионов, по природе он был добр, не обладая тем жестким мстительным духом, что проявляли Тиберий, Калигула и Нерон. Его недостатком, если это вообще можно назвать недостатком, была скупость, ему тяжело было расставаться с монетой, попавшей ему в руки. Но учитывая жалкое состояние государственных финансов, доставшееся в наследство после всех выходок Нерона, его скупость была скорее достоинством, чем пороком. Для человека его возраста его физическая выносливость была поразительна и вызывала всеобщее восхищение, ведь он превосходил своих солдат и в марше, и в верховой езде, весело перенеся трудности, которые казались им почти непереносимыми.
О сыне Веспасиана Тите невозможно говорить без восторга, потому что это был тот человек, которого сама природа предназначила для важной роли на сцене жизни. К тому времени, когда он прибыл в Кесарию с легионами из Александрии, ему было тридцать лет — красивый, хорошо сложенный мужчина, двигающейся с удивительной грацией и достоинством, как человек, хорошо осознающий свою власть, но слишком скромный, чтобы ее подчеркивать. Хотя он был невысок, он был необычайно силен и прекрасно владел всеми видами вооружений, был замечательным наездником. Его память была поразительной. Он имел способности почти во всех искусствах, с равной готовностью произнося речи и сочиняя стихи по латыни и по гречески. Он обладал также удивительной способностью имитировать почерки, что давало ему возможность часто шутливо говорить, что если он потерпит неудачу во всем остальном, он всегда сможет заработать на жизнь подделками. По своим склонностям он был милосерден до того, что это превращалось в недостаток, так как во время осады Иерусалима он не один раз ставил под угрозу собственные войска, стараясь избежать разрушения города. Однако, надо признать, что у него была слабость к разгульному образу жизни в те периоды, когда он не был занят серьезными делами. Его пиры длились до рассвета, и он развлекался не только с девушками, но и с евнухами, которых у него было очень много. Его страсть к царице Беренике, сестре Агриппы, была хорошо известна, но человек вряд ли бы был человеком, если бы не обладая парочкой слабостей.