Если завтра не наступит
Шрифт:
Слегка размявшись, он сунул пистолет за пояс, присел рядом с Гванидзе и поочередно оттянул ему оба века. Один глаз, как и следовало ожидать, закатился, дико поблескивая влажным белком. Второй глаз пристально смотрел в небо. Он был стеклянным, так что последние сомнения Бондаря отпали. Перед ним лежал Нодар Шалаев, он же Давид Гванидзе. Вполне живой, хотя и временно недееспособный. Прикинув, что беспамятство чеченца продлится никак не меньше десяти минут, Бондарь обыскал его. Он взял себе лишь паспорт, ключи от джипа, исписанный корявым почерком блокнот и мобильный телефон, в памяти которого хранились не только компрометирующие
Строчка из полузабытой песни подсказала Бондарю план дальнейших действий. Открыв багажник «Лендровера» в поисках троса, он присвистнул. Оружия было не так уж много: автоматы Калашникова с подствольными гранатометами да боеприпасы к ним в трех ящиках. А вот взрывчатки, привезенной в джипе, хватило бы на то, чтобы стереть с лица земли целый поселок. Найти бы такой, в котором живут сплошь подонки и негодяи, мрачно подумал Бондарь.
Решив разобраться с арсеналом попозже, он отыскал трос и, разматывая его на ходу, приблизился к Гванидзе. Затянул у него под мышками петлю, сходил к «Лендроверу», включил зажигание. Вернулся с пластиковой бутылкой воды. Вылил ее на Гванидзе.
Тот пришел в себя и завозился, ошалело таращась на Бондаря. Он еще не вполне оклемался – только пучил глаза да нечленораздельно мычал. Его физиономия оставалась неправдоподобно белой. Словно кто-то прицепил к алебастровому бюсту театральную черную бороду. Усмехающийся Бондарь не расслабился и не терял бдительности, наблюдая за пленником. Шли минуты. Каждое движение Гванидзе, каждая гримаса свидетельствовали о том, что он постепенно приходит в себя, начиная адекватно воспринимать окружающий мир. Его приобретший осмысленность взгляд, устремленный на Бондаря, говорил, что капитуляции без боя не будет. Несмотря на поврежденную левую руку, сдаваться Гванидзе не собирался. Он все еще оставался противником опасным и непредсказуемым. Способным на сопротивление.
– Кто ты? – хрипло спросил он.
– Человек, которого прислали по твою душу, – ответил Бондарь.
– Откуда?
– С Лубянки.
– А, эфээсбэшник…
Гванидзе приподнялся на локте, как бы для пренебрежительного плевка, а на самом деле для того, чтобы оценить окружающую обстановку. Его зрячий глаз уставился на трос, перехвативший грудь. Он вознамерился ослабить петлю, но Бондарь всадил пулю между его раскинутыми ногами.
– Спокойно! Никаких резких движений.
Гванидзе резко расхохотался:
– Зачем пугаешь? Я ведь нужен тебе живым, верно?
– До некоторых пор. – Сделав такое туманное заявление, Бондарь присел на корточки. Он держал пистолет свободно, направив дуло в пространство между собой и пленником, но было заметно, что обращаться с оружием он любит и умеет.
– Чего ты хочешь? – спросил Гванидзе тоном падишаха, беседующего со стоящим на коленях слугой.
– Пока что поговорить, – ответил Бондарь.
– Говори, а я послушаю.
Гванидзе
– Подмогу ждешь? – усмехнулся Бондарь.
– Не твое собачье дело.
– Желаешь умереть героем? Вынужден тебя огорчить. Красивой смерти ты не заслуживаешь. Слишком уж ты кровожадная тварь, чтобы рассчитывать на какие-то поблажки.
– Не нужны мне твои поблажки. – Гванидзе скривился. – Стреляй, и дело с концом.
– Когда дело дойдет до этого, обязательно выстрелю, не сомневайся, – заверил его Бондарь. – Но лишь в том случае, если ты правдиво ответишь на мои вопросы. Иначе…
– Что иначе?
– Поищу в доме скальпель или какой-нибудь другой подходящий нож, – холодно ответил Бондарь. – Буду резать тебя на куски и слушать, как ты орешь благим матом. Ты этого добиваешься?
– Ах, как страшно, – насмешливо забулькал Гванидзе, запрокинув голову и двигая заросшим волосами кадыком. – Ты не услышишь от меня ничего, щенок. Не трать время напрасно. Смерти я не боюсь.
– А мучений?
– Что-то мне до сих пор не приходилось слышать о том, чтобы чекисты с Лубянки были способны пытать пленных, к тому же раненых. – Гванидзе покачал головой. – Будь ты спецназовцем ГРУ, я бы еще подумал над твоими словами. Но ты обыкновенный столичный чистоплюй. Белоручка.
– Ты так полагаешь? – вкрадчиво осведомился Бондарь.
– Полагаю. Я думаю, мы просто посидим здесь, поболтаем немного, пока не явится команда спасения из моего министерства по чрезвычайным ситуациям, хе-хе. Или ты спустишь курок, торопясь спасти свою шкуру. – Гванидзе повысил голос: – Говорю тебе: стреляй! Для чего-то другого у тебя кишка тонка!
– Пожалуй, пришла пора заняться твоими кишками, – сказал Бондарь, направляясь к распахнутой дверце джипа.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Уже сказал.
– Погоди, – заволновался Гванидзе. – Мы ведь только начали переговоры!
– Какие могут быть переговоры с террористами?
Вопрос был заглушен взревевшим двигателем «Лендровера», но Гванидзе услышал. Ломая ногти, он попытался освободиться от петли троса. Ничего другого он не успел.
В незапамятные времена древние славяне наиболее злостных недругов предавали размычке – раздирали лошадями, пущенными во весь опор. Половцы развлекались тем, что привязывали этих самых славян к седлам своих скакунов и, волоча их на аркане, скакали по степи до тех пор, пока позади не оставались кровоточащие куски мяса.
С той поры утекло немало воды… и крови. В области пыток и военного дела произошли грандиозные перемены. Да только изменилась ли от этого человеческая суть? Нисколько. Бесконечные войны продолжались, становясь из века в век все более жестокими, все более кровопролитными. А на войне как на войне. Тут свои законы. Не Бондарь их выдумал, и не ему было их отменять.
Включив радио, чтобы не слышать воплей, доносящихся снаружи, он довел скорость «Лендровера» до сорока километров в час. По непостижимой иронии судьбы, крутили старый хит Вероники Зинчук. Она пела про то, что сгорает от любви: «Хватит, довольно! Мне тяжко, мне больно!» Поскольку текст сочинялся задолго до поездки Вероники в Грузию, голос ее звучал неискренне. Откуда ей было знать тогда, что такое настоящая боль?