Эссе, статьи, рецензии
Шрифт:
Потом я не раз наведывался в Тбилиси уже не наобум, а в качестве начинающего переводчика грузинской поэзии, которая очень чтилась – и по заслугам! – российскими ценителями литературы. Но, как назло, именно в то время, когда мне начала перепадать работа и я сделался относительно своим в издательстве “Мерани”, СССР стал стремительно разрушаться вместе со всеми своими индустриями, включая переводческую. Несмотря на свою карьерную неудачу, я о распаде империи не жалею: этот союз обошелся нашим предкам убийственно дорого и был скреплен ложью и страхом – туда ему и дорога. Жалко – и очень – другого: что товарищи по несчастью, народы бывшей бесчеловечной державы, позволяют узколобым и непорядочным политикам провоцировать межнациональную склоку, намеренно выпуская на поверхность общественной жизни духовных люмпенов, бросающих тень на своих соотечественников. Прежде всего, я прозрачно намекаю на Россию и ее недавнюю отвратительную
* * *
Грузии трудно живется – это видно невооруженным глазом. Разумеется, жить своей страной, как и своим домом, с непривычки очень непросто – после стольких десятилетий вовлеченности в тесные, часто абсурдные экономические и хозяйственные связи. Не в последнюю очередь сказывается и то, что все мы, обитатели былой империи, прошли суровый противоестественный отбор и довольно сильно внутренне деградировали.
Выпьем же за то, чтобы все выправилось – и как можно скорее. В таком природном раю хочешь не хочешь, а становишься оптимистом и запросто берешься развести чужую беду руками, согласно русской поговорке – или ее руставелиевскому эквиваленту: “Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны”.
* * *
Нынешний вид Тбилиси душемутителен и завораживает туриста с эстетической жилкой – упадок, поэтическое увядание, короче – элегия. Вероятно, сходные переживания имел в виду Пушкин, когда признавался в любви к осени и сравнивал ее с “чахоточной девой”. Старый город похож на прекрасное, с яркой желто-красной кроной осеннее дерево. Глаз не оторвать, как красиво, но один-другой решительный порыв ветра – и вся эта горькая красота улетучится. Смотреть на это вчуже – эстетическое удовольствие, но жить в живописных руинах наверняка не подарок. Если бы и “живопись” сберечь, и быт цивилизовать! Хочется верить, что знаменитый грузинский вкус и артистизм сумеют примирить красоту и пользу. Артистизм, щедрость, великодушие… – сколько добродетелей на одну маленькую страну и маленький народ; с трудом верится. Но тем не менее всякий раз, покидая Грузию, с восхищенным недоумением отмечаешь, что эта сладкая небыль существует, чему ты только что был свидетелем.
Вот я и завершу свою здравицу словами большого поэта и большого поклонника Грузии – Бориса Пастернака. Пусть сказаны они по другому поводу, но хорошо ложатся и на мой нынешний “мотив”: “Если даже вы в это выгрались, ваша правда, так надо играть”!
2007
Повторение пройденного: пять дней в Гаване
На борту самолета компании “Аэрофлот”, следующего рейсом Москва – Гавана и обратно, по просьбе пассажиров введен “сухой закон” – так мне объяснила стюардесса. Вполне разумно: за шестнадцать часов пути под алкоголь можно и отличиться. Поэтому мне пришлось воровато прикладываться к стеклянной фляге, приобретенной в Duty free . За этим очень по-отечественному панибратски-избирательным соблюдением закона я и скоротал дорогу.
Эффект узнавания настиг тотчас по прибытии в аэропорт Хосе Марти. Такую угрюмо-казенную расцветку стен сейчас в Москве можно встретить в запущенных подъездах, полуподвалах домоуправлений или районных отделениях милиции. В туалете унитазы были полны по края чем полагается, и если бы не физика с ее поверхностным натяжением, это переливалось бы на пол. (Вообще, отсутствие стульчаков, засор и кромешная темнота в местах общего пользования – кроме валютных – обычное дело в Гаване. Мужчины в силу особенностей анатомического устройства еще могут справить хотя бы малую нужду, но как быть женщинам? Впрочем, негодование мое лукаво: не я ли в конце 80-х, уезжая из гостиницы в Белгороде, вывернул лампочку в номере за неимением их в продаже – и явился в семью добытчиком?) В знакомо-замедленном темпе со знакомо-незаинтересованными лицами передвигался персонал аэропорта. Прибывшие выстроились в часовую очередь к трем пропускным пунктам, в каждом из которых неулыбчивая девушка лет восемнадцати-двадцати что-то долго писала от руки, а после велела пассажиру встать на заданное расстояние от конторки и смотреть в определенную точку – видимо, фотографировала. Я – не цыпа, не мистер-твистер и не соотечественник с Брайтон-Бич, упоенный своим преуспеянием,
Нас ждала машина, и в порядке дежурной дорожной болтовни я задал сопровождающему, приветливому и сносно изъясняющемуся по-русски кубинцу, вопрос насчет комаров в гостинице. Он рассмеялся и ответил, что местным они не докучают, а нас могут и покусать: “Лучше кушаете – лучше мясо”.
На жизнь жаловались (замечу задним числом) почти все из моих новых гаванских знакомых, обреченно и охотно, с полуоборота – точь-в-точь как мы иностранцам лет двадцать пять – тридцать назад. Вот что осталось по прошествии пяти дней в Гаване в моих путевых записях. Инженер зарабатывает в день 25 песо (или 1 конвертируемый песо – параллельная денежная единица, что-то вроде советских чеков), то есть – стоимость бутылки газированной воды или литра бензина. Есть и карточки – на хлеб, сахар, фасоль, рис, фарш, сливочное масло, курятину и проч.; они “отовариваются” по месту жительства. Совершенно очевидно, что при такой скудной жизни подавляющее большинство островитян ежедневно руководствуется постылой мудростью: “Хочешь жить – умей вертеться…”
Бедность и дефицит изнуряют. Они формируют у взрослого человека психику сироты казанского. А заодно действуют приезжему на нервы: привилегированность для нравственно вменяемого человека – положение неловкое и малоприятное.
Из нескольких новых знакомых только два человека не сетовали на свое житье-бытье. Одна – женщина лет сорока, энтузиастка по темпераменту. Она не сторонилась ответственности за революционный пыл молодости и наломанные дрова, не сластила пилюлю сегодняшнего дня и спокойно, хотя без иллюзий, смотрела в будущее, которое, естественно, собиралась разделить с соотечественниками. (Она напомнила мне бабушкиных подруг – комсомолок 20-х годов, овдовевших в террор 30-х.) И второй – мужчина средних лет, скорей всего, судя по коротко поминаемому Парижу (кубинцы в массе своей “невыездные”), чей-то сынок – демагог и фаршированная голова с набором знакомых “убеждений”: особые кубинские духовность и бессребреничество, антиамериканизм, снисходительность к непосвященным…
Отель “Ривьера”, куда нас поселили, – помпезный и неуютный, хотя благоустроенный. Все расчеты, разумеется, в конвертируемых песо; пункт обмена валюты с грабительским курсом тут же. Все, снова же, знакомо и все немного не по-людски: каменные пепельницы в холле “Ривьеры” намертво вмурованы в столы, и, чтобы стряхнуть пепел, приходится каждый раз вставать из неподъемных кресел поодаль. О перечнице и солонке на столе общепита следует особо просить официанта, который вскоре забирает их обратно. Впрочем, улыбчивость местных жителей отчасти возмещает прорву неудобств – с отечественным, утробным и бескорыстным, хамством я не столкнулся ни разу. Наверняка бытовых осложнений и напастей в жизни кубинцев гораздо больше – много ли я мог заметить за считаные дни в Гаване?!
На упреки в мелочности и злопыхательстве отвечу, что это не мелочи, а стиль, в сущности, бесчеловечный и смахивающий на издевательство, – и Куба здесь ни при чем: такова природа утопии. В одной ученой книжке я прочел, что утопия, если память мне не изменяет, Томмазо Кампанеллы была снабжена авторским планом Города Солнца. Исследователь обратил внимание, что в идеальном городе улицы располагаются в виде концентрических кругов, но поперечных переходов с одной дуги на другие всего четыре – во внешний круг вписан крест. Увлеченный аккуратным черчением утопист и радетель о человеческом благе не удосужился представить себе человека во плоти, которому не с руки давать здоровенного крюка, чтобы зайти в лавку, на почту или на соседнюю улицу к приятелю, – недужная симметрия дороже.
И антиутопия Оруэлла когда-то восхитила меня главным образом не идеологически (эту “алгебру” контрреволюции мы знали и по “Бесам”), а прозорливостью британца (!) в мелочах: рассыпающимся табаком сигарет “Победа”, незажигающимися спичками “Победа”, отравным спиртным “Победа” и т. п. Была в СССР такая мазохистская, как большинство невольничьих шуток, загадка: летит, гудит, сверкает, а в жопу не толкает. (Специальная советская машинка для толкания в жопу.)
Но несчастная привычка обобщать и сравнивать тотчас уступила место более отвлеченному строю мыслей, как только я обнаружил, что окна моего номера на четвертом этаже выходили прямо на набережную Малекон, за которой во мгле мерцал, шевелился и тихо ухал всамделишный Мексиканский залив.