Есть ли будущее у капитализма?

Дерлугьян Георгий

Остается еще призрак уничтожения в результате применения ядерного оружия. После окончания холодной войны и провала дерзкой попытки США навязать однополярный мир распространение ядерного оружия стало практически неизбежным. Сейчас, может быть, и нет непосредственной угрозы войны между государствами. Более того, ситуация практически прямо противоположная. Ядерное оружие по сути своей есть оборонительное оружие и потому снижает, а не увеличивает вероятность войны между государствами. Тем не менее остается ряд факторов, не поддающихся расчету. Мотивации негосударственных субъектов необязательно совпадают с мотивациями ответственных официальных лиц. Несомненно, существуют те, кто очень хотел бы заполучить в свои руки ядерное оружие (а также химическое и биологическое) и тут же использовать его. Ограниченные возможности некоторых государств по защите своего ядерного арсенала от захвата или кражи могут облегчить такого рода негосударственным субъектам доступ к оружию массового поражения. Кроме того, никогда нельзя исключать появления неких вышедших из-под контроля государственных агентов, вроде доктора Стрейнджлава из одноименного фильма.

Вполне вероятно, что мир переживет глобальную

трансформацию без какой-либо из этих катастроф. Но вероятно также, что будет иначе. Многое зависит от того, какими будут новые политические структуры и как быстро они появятся. Предположительно, эти новые структуры предпримут определенные действия, которые смогут понизить или даже устранить вероятность глобальных катаклизмов. Сразу скажем: это не просто природные катаклизмы. Голод, эпидемии, ядерный терроризм — это определенно политические вызовы человечеству. Именно потому мы говорим, что они не поддаются расчету. Поиск эффективных мер против них подразумевает принятие политических решений. Одна из самых распространенных реакций на эти проблемы — запереться и закрыться от остального мира, чем уже занимается множество протекционистских и ксенофобских деятелей. Мы уже наблюдаем эту опасную тенденцию практически повсеместно. Значит, те, кто хотел бы жить в более демократической и эгалитарной системе, должны более активно и продуманно разрабатывать политические стратегии, способные эффективно противостоять этому тренду.

Переходы

Каковы бы ни были наши разногласия, мы признаем, что в ближайшие десятилетия привычные конфигурации глобальной политической экономии должны будут измениться значительным и пока не очевидным образом. В ближайшие годы политики, общественные движения и представители СМИ будут безуспешно пытаться применить старые рецепты и средства. Правительства и некогда господствовавшие бизнес-корпорации обнаружат, что их рычаги воздействия уже не столь эффективны, как раньше, что их хорошо отработанные ходы из политического и идеологического репертуара теперь становятся бесполезны и скорее создают новые проблемы. Недовольные, вероятно, будут столь же недовольны, как всегда. Но они перестанут четко понимать, против кого направить свой протест, чего требовать, как организовываться и с кем вступать в союз. Наше теоретическое знание прошлых исторических переходов окажется не слишком надежным советчиком. Грядущие годы потребуют от нас пересмотра и корректировки наших теорий (впрочем, разве это не соответствует природе научного знания?). Причина отчасти в том, что многие проблемы и возникающие перспективы будут беспрецедентными в человеческой истории. В основном же проблема в том, что системно-исторические переходы происходили и, очевидно, будут происходить одновременно на нескольких уровнях. Обычные стратегии становятся в такие эпохи невозможными. Американская имперская гегемония на глазах слабеет, как уже давно предсказывала геополитическая теория. Исчерпываются ее главные внешние резервы в производственном потенциале, финансах и политической готовности к подчинению Китая и Евросоюза. Основной вопрос теперь заключается в том, сколь резким или сколь плавным будет грядущий закат Запада. Мы хотели бы надеяться, что это будет равное разделение власти и богатства между историческим Западом и остальным развивающимся миром, которое произойдет договорным путем, то есть не будет носить разрушительный характер.

Подчеркнем еще раз, что главное, в чем мы согласны, — это неопределенность будущего в его важнейших чертах. Политическая борьба с несколькими возможными исходами будет играть ключевую роль в выборе путей и даже самих коллективных целей. И тогда общественные науки могут вдруг стать очень полезными. Макроисторические теории предупреждают об опасных вариантах будущего. На среднем уровне это фрагментация и инволюция, то есть продолжение по сути того же самого, но в сжавшейся и ущербной форме. Ближайшим примером такого развития событий может служить судьба СССР. Есть и худший сценарий — диктатура фашистского типа, поддерживаемая общественными движениями обозленных патриотов-реваншистов и под пятой всепроникающего полицейского государства. К сожалению, история фашизма XX века показывает, что он способен создать, по крайней мере на несколько десятилетий, жизнеспособные политические экономии, в которых большие группы людей могут извлекать пользу из угнетения других больших групп людей. Даже исключительно агрессивный, страдающий крайней манией величия нацистский режим в Германии погиб в ходе войны с внешним противником, но не в результате внутренней политической трансформации или революции.

Тем не менее те же самые теории указывают на возможность более обнадеживающего пути через годы хаоса. Наши надежды основываются на теоретически обоснованном наблюдении, что в прошлом людям было свойственно отвечать на большой структурный кризис построением качественно новых и более обширных систем коллективной власти. В ходе своего развития этот тренд проходил через периодические коллапсы и всплески человеческой изобретательности (не всегда мирные), которые в конечном счете приводили к новым периодам стабилизации и процветания.

Происходящее ныне похоже на начало подобной волны, от глубокого кризиса к его преодолению через переход на качественно иной уровень коллективных возможностей, и на сей раз речь идет о действительно всем населении планеты. Как любил повторять наш друг и коллега Джованни Арриги, системные проблемы требуют системных решений. В его аналитической модели траектория исторического капитализма проходит через несколько повышательных волн пространственного расширения и реструктуризации [18] . Европейские капиталисты выжили среди разрушительно-созидательного хаоса XVI века, сумев защитить свои операции и собственность путем создания национальных государств Нового времени с их современными армиями и налоговыми органами. Выражаясь в более аналитической терминологии, капитализм совершил свой исторический прорыв за счет интернализации охранных издержек. Прототипом послужили купеческие

города-государства Италии эпохи Ренессанса, организационными наследниками которых выступили уже протестантские Нидерланды и Англия. Следующая волна принесла интернализацию Производственных издержек, связанную с промышленной революцией 1780-1840-х годов и британской гегемонией. Но эта же эпоха принесла рыночные кризисы, следствие предпринимательских экономических циклов, и возникновение революционных и реформистских движений. В конечном итоге противоречия динамичного XIX века привели к остро конкурентной геополитике индустриального империализма, которая в 1914 году едва не покончила с капитализмом. Американская гегемония в XX веке смогла обуздать эти кризисы при помощи добавления нового уровня сложности: интернализации транзакционных издержек внутри США и на мировом уровне. Острая необходимость в стабилизации капиталистической системы и защите ее от множества опасностей определила после 1945 года беспрецедентно сложную и очень впечатляющую архитектуру современных государств, экономических корпораций и международных организаций.

18

Giovanni Arrighi, The Long Twentieth Century: Money, Power and the Origins of Our Times. (Updated edition). London: Verso, 2010. Арриги Джованни. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Территория будущего, 2006.

Логически следующей волной в XXI веке должна стать интернализация издержек социального и экологического воспроизводства на глобальном уровне. Возьмем простой весомый факт — исчезновение деревенского уклада жизни. Факт, которым определяется большинство наших проблем, и при этом слишком неудобный в своей весомости, чтобы стать темой обычных политических дебатов. В течение примерно последних десяти тысяч лет большинство человечества жило в деревнях. Изобретение деревенских общин означало коренную реорганизацию в коллективных возможностях человечества. Именно деревня сделала возможным то, что археологи называют неолитической революцией, и, соответственно, аграрные общества. Уклад деревенской жизни позволял среднего размера группам людей, примерно от сотни до тысячи индивидов (невообразимые скопления для обычно рассеянных в пространстве охотников и собирателей), организовывать совместную жизнедеятельность удивительно устойчивым и всеобъемлющим образом. Деревенская община обеспечивала практически целиком общественное воспроизводство, включая разделение труда, распоряжение ресурсами, урегулирование обыденных трений и конфликтов, передачу через поколения культуры и социальных навыков, ритуалы групповой солидарности — от глубоко мистических космогонических до вполне мирских деревенских танцев. Короче говоря, деревенская община организовывала функциональные и эмоциональные аспекты всего цикла человеческой жизни, от рождения до смерти и погребения. И многие века самоорганизующиеся деревни служили податной базой для всех возникавших впоследствии структур общественной власти, от племенных вождеств до городов-государств и империй.

Капитализм возник в мире, который еще был деревенским миром. Рынок и геополитический динамизм капитализма уже вскоре начали разрушать деревенские сообщества, поскольку деревенские жители потребовались в иных местах в качестве рабочих, солдат и колонистов-переселенцев. С другой стороны, и сами деревенские жители часто не хотели оставаться в своих бедных сельских поселениях с ограниченными возможностями. Причины вымирания деревни проходят под многими разными именами: модернизация, урбанизация, индустриализация, аграрное перенаселение, распространение грамотности, империализм, военная революция. Но совокупный результат был в итоге одним и тем же везде сначала на Западе, следом за ним в Японии и в странах советского блока, а теперь во всем мире. Повсюду мы видим резкое сокращение жителей сельской местности и их перемещение в города или, даже чаще, в трущобные пригороды.

Переход от деревни к городу как основному организационному центру жизни людей выглядит необратимым. Его следствия помогают понять, почему кризис капитализма столь трудно преодолеть. Должно возникнуть нечто новое, что будет продолжать всеобъемлющее обеспечение нормативного порядка, общественных регуляторов, повседневной безопасности и благосостояния в новых и быстро растущих местах концентрации людей. Более того, эти задачи должны теперь исполняться не только в больших масштабах, чем это было в деревнях, но и лучшим образом. Не следует забывать, что общинная сплоченность деревень имела обратной стороной навязчивый контроль и суровые традиционные ограничения, налагаемые на индивида. Охранительная инерция традиций, неравенство полов и возрастных групп в патриархальных домохозяйствах, уничижительное, если не насильственно-мстительное отношение ко всякого рода чужакам также были неотъемлемыми чертами деревенской жизни.

Современная история массовых миграций, демографических переходов и создания новых политических обществ обошлась крайне дорогой ценой и оставила после себя серьезные травмы. Трансконтинентальная миграция европейских поселенцев помогла улучшить пропорцию демографии к ресурсам новых территорий за счет замещения, порабощения и прямого уничтожения аборигенов в колониях, у которых не было огнестрельного оружия и иммунитета к микроорганизмам, принесенным пришельцами. Возникновение современных национальных государств часто включало изгнание вплоть до уничтожения «инородных» меньшинств. В XX веке радикальная мутация национализма в милитаристский и крайне популистский фашизм довела этот исторический вектор до Холокоста. Иной тип радикальной эскалации имел место в случае советской коллективизации сельского хозяйства, когда жизни миллионов были принесены в жертву ради индустриализации и ради того, чтобы дети выживших могли жить современной жизнью. Только после 1945 года бывшие крестьяне и рабочий класс Запада и советского блока были встроены национальными государствами в систему социального обеспечения. В совокупности это затронуло сотни миллионов человек, но далеко не миллиарды населения всей планеты. Найдутся ли теперь ресурсы, не говоря о политической воле, чтобы включить в современный образ жизни плюс миллиарды человек на глобальном Юге?