Есть ли снег на небе
Шрифт:
– Разве он болен? – удивился нищий. – Выглядит совсем здоровым.
Мешулам перевел взгляд на Йонатан, и тот ответил ему доброй улыбкой, жестом, который Мешулам успел позабыть.
По дороге в Лиженск чудо не отступало. Шейна и Мешулам боязливо беседовали с сыном. О погоде, о ваннах в Крынице, о проплывающих мимо пейзажах и других несущественных мелочах. Юноша отвечал спокойно, здраво, разумно – он снова стал их любимым Йонале, будущим раввином, гордостью отца и матери. Он словно не помнил о своих выходках, своих скандалах, причинивших столько горя родителям.
– По
– По Марте? – улыбнулся Йонале. – Конечно! Вернемся домой, первым делом почешу ее за ушком.
Мешулам и Шейна переглянулись. Марта не пережила пинка, которым наподдал ее Йонатан. А узнав о смерти кошки, он злобно требовал сжечь труп нечистого животного.
«Что же произошло? – не переставая, спрашивал себя Мешулам. – Получается, безумие настолько поглотило разум моего сына, что, придя в себя, он ничего не помнит. Словно кто-то другой вселился в его тело и жил вместо него. Слава Богу, это кончилось. Но не может ли безумие вернуться? Вот о чем надо спрашивать цадика, вот об этом надо просить!»
Но в Лиженске их ожидало большое разочарование.
– Об аудиенции не может быть и речи, – решительно заявил служка. – Ребе занят до конца праздников. Приходите через два месяца.
– Через два месяца? – ахнул Мешулам. – Мы не можем так долго ждать!
В ответ служка лишь тяжело вздохнул:
– Эх, дела праведные, богоугодные. Сколько их нужно успеть сделать, и не перечесть. Но для всего нужны деньги, а наш сумасшедший мир так устроен, что праведность находится в руках одних людей, а деньги в руках у совсем других.
Спустя два часа Мешулам и Йонатан оказались в комнате ребе Элимелеха. Вместо начала разговора Мешулам положил на стол двенадцать золотых монет, символ двенадцати колен Израилевых. Когда приходят к праведнику, хорошо начать с пожертвования. Ведь цадик заботится о многих и многих бедняках, которые ищут у него спасения. Деньги, пожертвованные через служку на синагогу, это одно, а врученные прямо цадику – совсем другое.
Ребе взял монеты, покрутил, посмотрел и вымолвил:
– Мейлеху дают целых двенадцать монет, а пророку Элиягу хватило и одной.
– Что? Что вы сказали, ребе? – не поверил своим ушам Мешулам.
– Пророк не хотел, чтобы меня перед Рош а-Шана отвлекали от работы, – ответил ребе Элимелех, – и взял на себя лечение твоего сына. Ты хочешь знать, не вернется ли болезнь?
Ребе перевел взгляд на Йонатана, и тот затрясся, как лулав в Ошана Раба.
– Благодаря деньгам, которые ты передал сегодня служке и мне, – продолжил ребе Элимелех, – во многих домах на праздник будет хорошая еда и много света. А это значит, что голодные дети наедятся досыта и будут радостно благословлять Всевышнего. В заслугу их радости болезнь больше не вернется. Но с одним условием: твой сын перестанет интересоваться тем, что ему пока знать не положено.
Восходящее солнце следующего дня застало их по дороге в Краков. Розовое свечение утреннего неба сливалось с золотым блеском в душе Мешулама. Предчувствие надвигающейся радости не обмануло. Счастье сидело на соседнем сиденье, простое и понятное, как вдох,
5460–5560 (1700–1800) XVIII век
За пологом тайны
Серые тучи низко висели над лесом, почти цепляясь за вершины сосен. Лошадь, похрапывая, легко тащила телегу по накатанной дороге. Балагула, беспокойно поглядывая на тучи, то и дело слегка приударял вожжами по блестящей от пота спине лошади.
– Неровен час гроза, – наконец произнес он, обращаясь к двум путникам, зарывшимся в сено. – Под деревьями не укроемся – вымочит до нитки.
Путники согласно покивали, не проронив ни слова. Они читали наизусть псалмы, готовясь к встрече с ребе. Более плотный, с длинной, начинающей седеть бородой Шимон, танцевал на двух свадьбах, успешно торговал и лесом и зерном. Его друг, Реувен, аскетичного склада, с желтоватым вытянутым лицом, отец шестерых детей, удачно держал аренду нескольких мельниц. Друзья могли бы запросто катить к ребе в роскошном экипаже и, укрывшись под кожаным верхом, не думать о непогоде. Но! Настоящий хасид берет пример с ребе, а духовным наставником хасидов был не кто иной, как Авраам Ангел, сын великого Магида из Межерича.
Ангелом его прозвали за полную отрешенность от дел этого мира. Завернувшись в таллит, увенчанный короной тфиллин, ребе Авраам проводил дни и ночи погруженный в тайны каббалы. Небесные пути были ему знакомы куда лучше улиц Фастова, в котором располагалась его резиденция. Стоит ли добавлять, что образ жизни ребе Авраам вел более чем скромный, и поэтому прикатить к нему в экипаже казалось хасидам верхом неприличия. Самым правильным и достойным было бы прийти пешком, и раньше Шимон с Реувеном так и поступали. Но годы берут свое, и месить грязь украинских дорог друзьям было уже не по силам.
Эта поездка вышла незапланированной. Обстоятельства заставили. У каждого еврея свои беды, а вот дверь спасения у всех одна – ребе. Шимон имел неосторожность взять большую ссуду, деньги принесли прибыль, но непредвиденные обстоятельства съели приварок дочиста. Вырвать из бюджета столь солидную сумму для возврата долга Шимон не мог, поэтому приходилось без конца одалживать и возвращать, просить об отсрочке и снова переодалживать – в общем, сплошная головная боль. В конце концов он решился на поступок: продать лесоторговое дело, на вырученные деньги погасить долг и зажить спокойно. От Ангела Шимон ждал совета и благословения.
Реувена точила другая беда, худшая из тех, которыми мир награждает мужчину: его жена обладала невыносимо вздорным характером. Скандальная без повода и сварливая без причины, она буквально сводила Реувена с ума.
– Соли тебе в глаза, а перцу в нос, – неслось из открытого окна в спину мужу, направлявшемуся на утреннюю молитву.
– Солому в рот, а щепку в ухо, чтоб не знал, что первым вынуть, – приветствовала она Реувена после полуденной молитвы.
– Я тебя так люблю, что не пожалела бы для тебя даже собственной смерти, – объявляла жена после ужина.