Есть!
Шрифт:
– Слушайте, хватит говорить обо мне так, будто меня здесь нет, – вскипела и я. – Кто-нибудь объяснит мне, что такое «Ека-шоу»?
– В лесу его не показывают, – сказал Пушкин. – Ека сделала невозможное. Точнее, она делает невозможное каждый день.
– Кстати, Ека, мы опаздываем. – Иран постучала своими огромными пальцами по пустому запястью: она никогда не носила часов. – Тебе еще нужно переодеться. Эти пятна…
– Приятно было позавтракать с вами вместе, – улыбнулась Ека, отодвигая тарелку с пирожками. – Увидимся!
– Зайди после трех, – буркнул П.Н., глядя мне куда-то в ухо.
– Мне надо увидеть это шоу, – сказала я Пушкину.
Аркадий оживился:
– Да без проблем! Дод хоть сейчас проведет тебя в студию. Но приготовься быть изрядно фраппированной. Знаете, я все же выпью кофе. Вы как?Аллочка уже разливала горячий душистый напиток по чашкам. Ирак, Колымажский и милый Славочка отважно хрустели пирожками.
Читателю, разумеется, известно, как отбирается публика для ток-шоу. Эта шатия-братия слоняется целыми днями по зданию телецентра или – в нашем случае – заруливает на канал «Есть!» специально. Часто это одни и те же лица, проверенные и узнаваемые, которых наш штатный визажист (рассказывала ли я вам про Эмму Буркину? Напомните, потом расскажу) бегло припудривает перед съемками. Студенты, личные знакомые сотрудников, поклонники, отобранные Колымажским, а также случайно пришедшие к нам в поисках смысла жизни пенсионеры, пионеры и домохозяйки.
Во всяком случае, когда я вела кулинарные ток-шоу и телесостязания поваров, все обстояло именно так.
В студии, которую спешно переоформили под «Ека-шоу» (а может, не спешно? Может, подготовка велась за моей спиной долгие месяцы?), сидело столько народу, что Дод не сразу нашел местечко для нас. Извиняясь, я втиснулась между пышным мужчиной в ромбовидном галстуке и ничем не приметной тетечкой.
– «Приветствую тебя, пустынный уголок», – пробурчал сверху голос Пушкина. Не голос, глас Божий! Впрочем, режиссер в студии так и так чувствует себя Богом.
Дод тем временем сдвинул пышного мужчину в сторону. Пышный, как все люди уходящего поколения, молниеносно уяснил статусную и начальственную информацию и спорить с Колымажским не стал. Скрестил толстые ножки и впился взглядом в подмостки, на которых красовалась самая фантастическая плита, какую только можно представить.Студия была оформлена в излюбленных Екиных голубых тонах, которые, на мой взгляд, не стимулируют аппетит, а напрочь его отбивают.
Я нервничала – все время казалось, что народ вокруг меня узнает и шушукается, но на самом деле, видимо, пора привыкать к мысли, что узнавать меня больше никто не будет. За исключением родной матери. А ведь никто не предупреждал, что это окажется так больно! Всего пятнадцать минут назад я влезла в Интернет, уверенная в том, что мои верные поклонники не оставили свою Геню, – увы, все они теперь обсуждали великолепную Еку Парусинскую. Мой Живой Журнал превратился в Мертвый – там не было ни одного нового комментария. Я чувствовала себя будто невеста, украденная на свадьбе, – невеста, которую жених так и не стал искать.
Колымажский вздыхал и маялся: ему явно хотелось рассказать мне все, что случилось на телеканале «Есть!» в последний месяц, но каждый раз Дод останавливал себя на полузвуке.
В проходах подскакивали не в меру яростные Екины фанаты – совсем юные девочки и мальчики в голубых фартуках. На их фоне три лысых неподвижных головы, маячивших у нас перед носом, выглядели многозначительно, как заколдованные лесные валуны. Одна из этих голов приклеивала к себе взгляды складкой на загривке – на вид нежном и мягком, будто дорогой диван.
Через проход от нас сидела очень некрасивая толстая девочка в очках, ее держал за руку точно такой же некрасивый толстый папа.
– Работаем! – прокричал сверху режиссер, а моя соседка зааплодировала, высоко подняв руки – словно убивала на лету комара.
Аудитория примолкла, а потом дружно взвыла и тоже захлопала – под развеселую музыку на сцене появилась Ека Парусинская. В голубом фартуке, совершенно не подходящем для повара.
Некрасивая девочка в очках закричала:
– Ека! Ека!
Ека дружелюбно помахала девочке со сцены:
– Мои дорогие зрители, кажется, что мы не виделись целую неделю, а ведь прошел всего один день! Знаете, о чем я думала сегодня утром? Кулинария родилась в тот день, когда кто-то первым заметил, что половинки перцев похожи на лодки, а из бараньих ребрышек очень удобно делать корону. В литературе, если я не ошибаюсь, это называется метафорой.
Соседка моя зааплодировала еще яростнее.
– Но сегодня мы не будем говорить о литературе. – Ека сморщила носик так, словно к нему поднесли грязный носок, вымоченный в нашатыре. – Мы с вами продолжаем наш общий проект под названием «Ека-шоу»! Итак, вы готовы?
– Да! – без всякого понукания надсмотрщиков, которых сегодня было в студии четверо, рявкнули зрители.Честное слово, на этот вопль явились бы сразу и Дедушка Мороз, и Санта-Клаус, и Человек-Паук – так слаженно и громко они орали. Тетечка слева, та просто тряслась в экстазе, и я инстинктивно придвинулась к Доду.
Идею «Ека-шоу» наш поэтичный режиссер рассказал еще по дороге в студию. За два часа до эфира телезрители отправляют Еке смс-сообщения, в которых содержится всего одно слово – название продукта. Пока ведущая тянет время и заговаривает всем зубы, ее команда (где всем рулит Иран) подсчитывает сообщения и выбирает двадцать самых редких (в смысле реже всего упомянутых) продуктов. Список этих «раритетов дня» торжественно зачитывается Екой, и она обещает публике приготовить из выбранных продуктов никогда ранее не существовавшие блюда. Разумеется, Ека придумывает для каждого блюда необыкновенное название, и фанаты на глазах теряют человеческий облик. Точнее, то, что от него осталось.
Я отчетливо поняла: я ненавижу Еку. Эти волосы цвета пшенной каши. Эти светлые, слишком светлые, недопеченные глаза. Эту всезнающую ухмылку, что появляется у нее на лице так же часто, как тире в нашем тексте. Да, читатель, я теперь могу точно сказать, какова она, ненависть. У нее вкус перепрелой слюны и запах прокисших духов, которыми мощно несет из соседнего кресла.
– Разве можно все это запомнить? – шепнула я на ухо Доду. – Слишком сложная задача для рядового телезрителя.