Есть!

Матвеева Анна Александровна

– В этойистории, – уточнила внимательная к словам депутатская жена Наталья.

Она, кстати сказать, заметно похудела с момента последнего появления в повествовании и, может быть, поэтому с каким-то вызовом глядела теперь на Аллочку, старательно не признававшую бывшую работодательницу.

– Мы с вами, товарищи, – продолжил Горликов, – отлично понимаем, что именно сейчас у них там, – он махнул рукой куда-то вверх, в сторону потолка, – решается судьба главных героев.

– А точнее, героинь, – поправила Наталья.

–

Да, я тоже об этом думала, – включилась в разговор яркая женщина Агнесса. – Автор еще и сам не решил, кто получит главный приз – Ека или Геня?

– «Одна из них сейчас сошла с ума, другая же безумна от рождения», – продекламировала филологическая мама Владимира.

– Давайте поможем автору, – крикнул с места Кирилл. – Каждый может сказать свое слово и сделать то, что у него лучше всего получается! Я, например, готов стать спонсором – я им и так все время становлюсь. У меня всегда просят денег, я привык.

– Мы можем проголосовать! – воодушевился бледный вьюнош Пекин.

Второстепенные снова зашумели, Нателла Малодубова и Мара поспешно переводили сказанное на итальянский и немецкий. «Си, черто», – пропыхтели фрателли. «Йа, йа», – кивнули Вальтеры.

По столу откуда ни возьмись начала гулять бумага, в которой каждый ставил подпись – в одной или другой графе. Тот Человек написал свое имя дважды, а потом дважды зачеркнул.

– Пожалуйста, любезные господа, не готовьте из меня ничего! – прокричал он в отчаянии. – Я сам хорошо готовлю, я лучше готовлю, чем готовлюсь, вы понимаете, что я хочу сказать? Я вам сготовлю превосходный завтрак, если вы меня не приготовите на ужин.

Филологическая мама погрозила сыну пальцем, а потом захлопала в ладоши.

– Владимир! Ты думал, мы не узнаем Толкиена?

«Я бы хотел, чтобы меняникто не узнал», – подумал Тот Человек. Он перевернул лист бумаги лицом вниз, и второстепенные герои постепенно начали исчезать.

Некоторые пытались удержаться, кривили лица, как на картине «Крик», но всех в конце концов сорвало с места, а потом они исчезли, как исчезли и разномастные сиденья, и стол, и сама комната.

Глава двадцать девятая,

в которой все отправляются в путь

Мы с вами, дорогой читатель, знакомы долгое время – и можем говорить откровенно. Или почти откровенно: как в личных дневниках, рассчитанных на будущее прочтение. И публикацию. Обо мне, Гене Гималаевой, вы знаете так много всего нужного и ненужного, что я, кажется, имею право спросить кое-что и у вас.

Скажите, читатель, вы когда-нибудь видели женские дуэли? Или, выразимся проще, драки? Женское сумо, дамский бокс, на худой конец взаимные пинки в школьной раздевалке? Мне однажды пришлось забирать из школы чужого третьеклассника, не буду объяснять, кто он и почему мне пришлось этим заниматься, вы просто поверьте на слово: тот эпизод – такая же несомненная реальность, как все описанное в предыдущих главах.

Я не бывала в школах с собственного

выпускного вечера и никогда не задумывалась, скучаю ли я по этой – самой уязвимой, за исключением разве что глубокой старости! – части жизни. Главная задача, которая стояла передо мной в первые дни освобождения от школьного рабства, – как можно скорее позабыть все, что со мной здесь происходило. И с задачей этой я справилась блестяще! Тем удивительнее оказалось, что на самом-то деле я отлично помню о том, что такое школа, – с ужасающей четкостью и таким нагромождением подробностей, которое уместно разве что в особо безвкусном архитектурном стиле.

Я помнила и столовский запах кислых тряпок, и куртки, висевшие на вешалках угрюмо, будто скинутые шкуры, – и вот эту властную женщину с волосяной фитюлькой на затылке я тоже отчего-то помнила, хотя не училась именно в этой школе ни единого дня. Женщина наверняка была завучем. Она шла мне навстречу решительно, как лыжник к финишу. Я вжалась в стену – тоже знакомую, крашеную и холодную, как покойник.

Завучиха милостиво кивнула каким-то девочкам (подхалимского вида) и скрылась за поворотом, а я двинулась – мелкими перебежками, как в кино про войну, – в тот класс, где меня должен был ждать пресловутый мальчик.

Это был даже не класс, а просторный закут, откуда вели двери в разные классы начальной школы. Я остановилась у шкафчиков, почитала фамилии с именами. Из шкафчика Васильевой Сони торчали изумительно грязные изначально белые носки. Артем Чугаев запихнул в свое отделение ком куртки, а сверху положил недоеденный и начавший разлагаться банан.

Нужный мне мальчик сидел в углу за шкафчиками и трясся мелкой, как соль, дрожью.

– Как хорошо, что ты пришла! – сказал он. – Я боюсь девчонок, они обещали с нами разобраться.

Мальчик указал пальцем в дальний класс. Оттуда на самом деле доносились ритмичные удары и вскрикивания – при желании их можно было принять за саундтрек к жестокому мультфильму.

Через секунду из класса вылетела девочка – в ярко-красной кофточке с кружевным воротничком, съехавшим набок, она напоминала передового воина инквизиции. Следом неслась самая настоящая кодла девиц разного размера, они пинали портфель – в воздухе мелькали ноги, как спицы гигантского колеса. Портфель был явно мальчиковый, и хозяин его шел за озверевшей шайкой, смирившись со своим горем и пытаясь из последних сил принять утрату с достоинством.

– Пошли скорее, – шептал мой третьеклассник, утягивая меня за руку в сторону раздевалки, но я не могла не вмешаться. Есть у меня такая особенность – не умею спокойно смотреть, как обижают беззащитных.

– Эй! – вежливо обратилась я к атаманше, которая лихо вытерла нос кружевным воротничком. – Чем он так провинился?

– Ничем, – сказала дерзкая девчонка. – Просто это Ляхов. Не понимаете, что ли?

У просто Ляховав этот момент закончилось терпение – из глаз мальчишки полились такие огромные слезы, каких не бывает у взрослых людей.