Есть!
Шрифт:
Вот кто чувствует себя уверенно и за себя, и за Инну Иосифовну, и за всех прочих присутствующих в неведомой комнате – так это Эльвина Куксенко! Высветленные до полной смерти волос локоны блестят в электрическом свете, искрятся намазанные пурпурным блеском губы, длинные толстые ноги красиво переплетены под столом – жаль, что их никто не может увидеть! Разве что почувствовать – под столом Эльвина волнующе попинывает ботинок сидящего напротив эффектного мужчины Евгения Блудова. Удивительное дело – он совсем не постарел, думает о Блудове Дирижер Дирижерыч, мучительно стараясь не уснуть до того момента, когда им объяснят, для какой цели устроено это собрание. Не выдержав напряжения, Дирижерыч все-таки засыпает и видит во сне мелкие черные ноты, похожие на потемневшие капельки крови.
А вот первая участница телевизионного «Сириус-шоу» Елена (та самая, что смущалась при слове «окорочка») скорее всего не сможет заснуть сегодня вообще – такой она выглядит нервной. Мама-Мертвецова и папа-Мертвецов изо всех сил пытаются развлечь Елену шуточками, но улыбается этим шуточкам лишь Нателла Малодубова, сразу, впрочем, заявившая, что привыкла к своему псевдониму Наталья Восхитина. Нателла, как все толстые и до состояния «полный бак» заряженные оптимизмом женщины, выглядит значительно моложе, чем утверждает сплетник-паспорт. Косметолог Вовочка, сидящая напротив Нателлы, пристально разглядывает ее свежие щечки. Увы, подурневшая после родов Лерочка не может похвастаться затянувшимся периодом цветения – невестка Мары Михайловны давно плюнула на свои морщины, прыщики и жировые складки, которые, будто сговорившись, пришли к ней все вместе и решили остаться навсегда. Хорошо, что сынок Ромочка пока не понимает маминого уродства и льнет к ней так сладко, что в сердце Лерочки растекаются теплые масляные волны. Ромочка еще и потому так льнет к маме, что справа от него животрепещет совсем не подходящая ребенку компания – его родной дядя Витька, не смущаясь окружающих, разливает в пластиковые стаканчики прозрачную дрянь и, громко крякая, пьет вместе с дедушкой Алешей из Краснокитайска. Стаканчиками оделены и пара бомжистых стариков – у женщины такая темная кожа, что ее можно без грима снимать в индийских фильмах, а мужчину мы от греха подальше даже не станем описывать.
– Мы родители Еки, – гордо повторяет неописуемый мужчина, когда присутствующие один за другим испуганно смотрят на него.
Одесную Екиного папаши восседают сестры Дуровы – обрюзгшая, изверившаяся в человечестве кассирша Танька и милая нервная Юля. У Юли дерзкая стрижка и бирюзовые, красиво выпиленные ногти. Видели бы вы, с каким восторгом разглядывает Юлю Дурову белокурый блондин Абдулкин, давнишний выпускник филфака! Сеня Абдулкин пошел по голубой линии, и потому его отчаянно манят ухоженные девушки, отточившие до полного обострения свой личный стиль. У этих девушек Абдулкин черпает идеи и вдохновляется ими, как работами старых мастеров.
Косметолог Вовочка голубых чует на счет «раз» – они к ней часто захаживают ради особых процедур, описывать которые Вовочка не любит. Вообще настроение у Вовочки сегодня не из лучших, поэтому она старается держаться как можно дальше от соседей по столу – тоненького Сени и вполне увесистого, дурно пахнущего в области рта и ног доктора Василия Святославовича. Запахи Василия Святославовича безнаказанно окутывают его собеседницу – горемычную женщину по имени Валя, которая, кажется, перепутала докторскую специализацию соседа и зачем-то исповедуется ему в грехах своего мужа. Мама Вали – усатая старуха в красной накидке-болеро – иллюстрирует Валину речь и указывает пальцем на импозантного Кирилла, занявшего удобную диспозицию на противоположном конце стола. На самом деле Вале следовало бы смотреть в другую сторону и делиться душевными скорбями с прекрасным доктором Денисом Мертвецовым, который привел на нынешнюю встречу, кажется, всех своих секретарш. Этот девичий цветник отличается от цветника подлинного лишь тем, что цветы Мертвецова не умеют хранить тишину и радоваться пчелам – они щебечут и хохочут, усаживаются друг к другу на коленки и ласково снимают с плеч соседок нитки, пушинки, волоски и прочую постороннюю невесомость.
Доктора Мертвецова почти не видно – он скрылся в море девиц чуть ли не по самую макушку. Ах, как завистливо глядит на него депутат Эрик Горликов – смотрите, он почти насквозь прокусил нижнюю губу, пытаясь привести себя в чувство! Но и у Горликова есть собственный наблюдатель – Игорь, он же Гермес Александрович, отзывающийся на кличку Саныч. Мечта Саныча – протоптать тропку в исполнительную власть, впрочем, он согласен даже на законодательную, лишь бы тропка не обманула и вывела прямиком к заветному креслу. Пока же под спиной и попой Гермеса – всего лишь неудобное и ребристое, как тощая любовница, кресло на колесиках, которые, впрочем, не желают крутиться, а значит, использовать их по назначению невозможно.
Куда удобнее устроились соседи Гермеса по этому уже неприлично растянувшемуся застолью. А ведь эти соседи с трудом размещаются в обычных условиях и форматах – Альфонсо спит на особой, под заказ сделанной кровати, Массимо как можно реже выходит из дома, Марио же и Джанлука, будучи вынуждены путешествовать, заказывают дополнительные кресла в самолете. Сейчас итальянцы из «Ла Белла Венеция» чувствуют себя на самой высокой отметке по шкале комфортности – всем братовьям нашлось место на длинной и высокой скамье, покрытой к тому же мягкими подушечками. Слышите, как благожелательно рокочет Альфонсо, как покряхтывает Массимо, как блаженствуют после бесконечной беготни Джанлука и Марио? Стоп, здесь даже, кажется, присутствует заветная матовая бутыль – Альфонсо приставил ее к скамейкиной ноге как еще одну дополнительную ногу. Или же как костыль для себя лично, если выражаться афористически.Иностранную компанию дополняют (и в то же время оттеняют) европейцы-антиподы – рафинированные Фридхельм и Анке Вальтер. Соседей своих Вальтеры изучают терпеливо и благожелательно, как учитель каракули первоклассника. А вот родители режиссера Пушкина явно жалеют, что не обучены иностранным языкам, – у мамы на языке скопилось много ядовитых словечек по поводу неудачного соседства, но перевести их на немецкий возможности нет, и Пушкина ерзает на колченогом стуле без всякого шанса выговориться.
Вы, читатель, разумеется, давным-давно поняли, что за компания собралась сегодня за этим странным столом. Поняли, но терпеливо ждете, пока автор выговорится до конца – в отличие от мамы Аркадия Пушкина у него такая возможность имеется. Автор упомянет и щепку-критикессу, воспевающую в собственных сочинениях собственные золотистые волосы, и повара-дисквалификанта Градовского, и Еленочку с Лизой, и всех Екиных студентов, и яркую личность Агнессу, и Димочку с его мамой… Автор не забудет усадить Ирак в строгом географическом соответствии с Иран, познакомит Дода Колымажского с Гениной подругой детства Ленкой, представит, как обещал, стилиста Эмму Буркину и даже, возможно, временно оживит давно почивших героев – ба Ксеню и бабушку Клаву. Автору так хотелось собрать в устроенной для этой цели комнате всех второстепенных героев, что он не пожалел времени – и, может быть, лично стаскивал сюда места для сидения. Автор вспомнил даже про второстепенную кошку Шарлеманю, которая – видите? – подсовывает шерстяную голову под знакомую руку Дода – точь-в-точь так, как машина въезжает под привычный шлагбаум. Устоявшийся равномерный гул, который всегда сопровождает людей, собравшихся в одной точке и ожидающих начала или развязки зрелища, внезапно стих. Величественно покашливая, во главе стола встал во весь рост молодой человек, обладающий настолько располагающей внешностью, что присутствующим немедленно захотелось доверить ему свои жизни, с их тайнами, сложностями и пин-кодами. Дамы хором вздохнули, мужчины уважительно насупились, старушки пустили слезу.
– Кто это? – шепотом спросил у Дода Колымажского пышный мужчина в ромбовидном галстуке.
– Не знаю, наверное, тоже из второстепенных, – предположил Дод. – Но держится будто главный!
– Друзья! – обратился молодой человек к присутствующим, одарив особо зорким взглядом болтливого Дода.
Голос у оратора был также располагающим и, можно даже сказать, манящим. Завораживающий баритон, направленное звучание, верные интонации. Эльвина Куксенко, прищурившись, строила план осады, Щепка строчила в блокноте, одновременно взбивая золотистые волосысвободной рукой. Аделаида Бум слушала молодого человека, прикрыв глаза, – будто она не на конгрессе второстепенных героев, а на абонементном концерте в филармонии.
– Разрешите представиться – вы не обязаны меня знать или даже помнить. Валентин Оврагов из девятнадцатой главы второй части.
– Шпарит как по писаному, – хихикнула Берта Петровна на ухо Марине Карачаевой.
– Собраться здесь, точнее, собрать здесь всех вас – моя идея, – продолжал Валентин. – Я уверен, что каждый из вас, включая совсем проходных персонажей вроде нашего дорогого друга в ромбовидном галстуке или вас, госпожа критикесса, испытывает дискомфорт, если не сказать хуже. Давайте в самом деле скажем хуже – это даже не дискомфорт, а полное морально-нравственное неудовлетворение!
Оврагов посмотрел на аудиторию в поисках одобрения и тут же нашел поддержку со стороны юноши по фамилии П екин: политиканствующий студент сидел, обняв за древко плакатик, будто это было не древко, а шея любимой девушки. Валентин заметил, что поле плаката пустое – Пекин не определился с новым жанром деятельности. Вот почему он так одобрительно кивал оратору: в сонных глазах его просыпались и жажда жизни, и жажда испортить жизнь ближнему.