Естественное убийство – 2. Подозреваемые
Шрифт:
Глава девятая
Она позвонила как раз по окончании того самого получаса.
–Привет, Всеволод Алексеевич! – сказала она дружелюбно и непринуждённо. – Приезжай к тому самому подъезду, у которого ты оставил меня вчера. Мы поедем в центр, припаркуем машину и будем гулять пешком, есть, пить и снова гулять пешком. А поздно вечером поедем к тебе.
–Скоро буду, – коротко ответил Северный, колоссальным усилием подавляя радость и не разрешая ей заявить о себе вслух.
И уже когда выскочил из дверей квартиры, успел возмутиться, что могла бы хоть спросить, не против ли он за ней заехать? Не занят ли? Он мог простудиться, в конце концов, сломать ногу… Да и хер с ним! Подумаешь, ногу сломать. Главное, что она позвонила! К тому же его всегда возмущали картонные дуры с этим их вечным: «Ты можешь за мной заехать?» Настоящая женщина не просит, а принимает как должное знаки внимания. И готовность. Что это за готовность,
–Я надеюсь, у тебя кровать не с водяным матрасом в шёлковых простынях? – спросила она вечером, едва переступив порог его квартиры.
–Нет!
День, что называется, удался. Давно Северному не было так хорошо. Нет, не так. Хорошо Северному бывало достаточно часто. Но с Алёной Дмитриевной было не просто хорошо. Ну, что такое «хорошо»? Это когда не плохо. Хорошо – это не жарко и не холодно, а комфортно. Хорошо – это когда не голоден, но и не объелся. Хорошо – это когда мышцы требуют нагрузки и радуются после получения «дозы». Хорошо – это порция эндорфинов и энкефалинов. К Алёне Дмитриевне чисто физиологические определения не подходили. И слово «удовольствие» тоже ничего бы не отразило, потому что являлось бы лишь одним из показателей состояния, но не самим состоянием. Удовольствие – это хорошая книга, отличное виски и ощущение, что на сегодня что-то уже сделано, завтра – что-то предстоит, но сейчас – порядок. С Алёной даже посреди людного центра столицы было как на берегу моря в детстве. Нет, Северный не «впал в детство», а просто так сформулировал для себя: «как в детстве», имея в виду свежесть восприятия, новизну ощущений и какой-то беспрерывный… уют. Хотя уж на кого-кого – но на так называемую «уютную женщину» Соловецкая вовсе не походила. Она была достаточно иронична, к месту – саркастична. С удовольствием мелкого хулигана не стеснялась есть на скамье в Александровском парке бутерброды из «Макдоналдса», смеясь и роняя себе на джинсы капусту, а затем – отбирать у толстой вороны картонный контейнер, который та всё время вытаскивала из мусорки. Ворона вытаскивала – Алёна прогоняла ворону и снова заталкивала коробочку в урну, наконец скомкав её и запихав чуть не на дно. В ней чувствовалась в хорошем смысле детская непосредственность. Она не боялась показаться глупой или смешной, хотя иногда внезапно и сильно обижалась, чтобы через пять минут шлёпнуть его по заднице и сказать: «Северный, сам дурак!» И в то же время в ней чувствовались и острый ум, и глубокое чувство, и даже хитрость. Хитрость, впрочем, тоже была какой-то детской, а отнюдь не женской. Или даже собачьей. Ей-ей, к Алёне Дмитриевне так и просился виляющий хвост и выражение глаз «мы все понимаем, что я немного лукавлю, но это просто такая игра…». Такой женщиной мужчины должны увлекаться пачками, звать замуж, безумно ревновать, холить и лелеять, скандалить и нежничать. И любить, любить, любить…
Любой наводящий на жизнь вопрос она или переводила в шутку, или… Или в её глазах появлялся жёсткий стальной блеск – и из женщины-дитя она становилась злой и колючей бабой, которая лопатой зарубит, если попробуешь без спроса передвинуть забор.
Такого хорошего выходного дня у Северного давно не было. Хотя и не любил он прогулки по центру. Особенно в жару. Что уж говорить о жрачке из «Макдоналдса»….
–Я понимаю, как тебя раздражает людское море, – смеялась Алёна. – Оно меня саму раздражает. Но, знаешь, я так люблю здесь гулять… А возможность сейчас выпадает не часто… Я действительно живу за сто первым километром, – кидала она после паузы и не давала никаких дальнейших пояснений.
Северный не спрашивал. Кто он такой, чтобы в душу ей лезть? Хотя очень хотелось залезть именно в душу и вытащить оттуда этот самый злой колючий бабий взгляд, и кремировать его во избежание рецидивов, но… кто он такой?
–А давай пройдёмся по ГУМу! – Алёна хватала Северного за руку и действительно тащила его в ГУМ. – Я когда была маленькая, то так любила ходить и в ГУМ, и в ЦУМ, и особенно в «Детский мир»! Там было мороженое и… И какой-то особенный запах. Я всё время ищу, с детства, этот запах. Ищу его в ГУМе, в метро и… И не нахожу! – совсем по-детски искренне расстраивалась почти сорокалетняя Алёна Дмитриевна. – Мне кажется, что он где-то у меня в голове. Я тяну носом и чую, что он есть. В метро он точно ещё есть иногда. Особенно зимой… Чёрт! Хочу в «Макдоналдс»! И есть на скамейке! И не вздумай смеяться!
Северный и не думал смеяться. Он с ужасом размышлял о том, что влюбился. И с ещё большим ужасом – что и не влюбился вовсе, а полюбил. Надо это ему на старости лет? Он же о ней ничего не знает! Но почему-то выяснять в привычной, характерной для него манере не хотелось. Именно о ней, об Алёне – не хотелось. Можно расспросить Сеню. Но не нужно…
–Сева! Отвези это проклятое ведро на помойку, видеть не могу эти тапки!
А вечером они выпивают на дачной веранде, и она сперва немножко плачет за всё про всё – и за то, что отшлёпала, и из-за тапок, которые ей и правда сильно нравились. Терьер ластится к ней, а она то гладит его, то берёт его за бородатую морду и говорит прямо в нос:
–У-у-у!!! Скотина паршивая!!! Дрянь неблагодарная!
Терьер лижет старушку Алёну в нос. И она весело смеётся и требовательно извещает:
–Сева! У меня рюмка пустая!
И позже они в спальне смотрят какое-нибудь кино. Он смотрит, а она – сразу засыпает у него на плече. Он заботливо укладывает её на бок и гладит ей спинку. У неё всё ещё красивая спина, у его старушки-ребёнка Алёнушки…
Как же?! Как же имя терьера?! Дьявол, никак не придумывается! Это неудивительно. У Северного никогда не было собак. И Алён у него никогда не было. В смысле, может быть, Алёны и были – кто там помнит, как их зовут, и кто придаёт значения их именам? Но Алёны у него не было. И как же зовут этого чёртового терьера?!
–Сева! – дёрнула его за рукав свободной белой рубахи далеко ещё не старушка, а очень красивая и молодая Алёна Дмитриевна. – Ты куда выпал? О чём задумался?
–Ничего такого, извини, – он предложил ей руку, церемонно согнув её в локте. – Придумывал имя собаке.
Алёна посмотрела на него как-то странно. С опаской, что ли? С сожалением? С опаской грядущего сожаления? Или даже – о нет, только не это! – с разочарованием?
–Не стоит, – почти холодно сказала она. Но тут же сменила тон и шутовски взяла его под предложенную руку. И тут же потащила его дальше, прискакивая, как девчонка.
Северный усмехнулся про себя, вспомнив Дария с его частым: «Откуда ты знаешь, о чём я мечтал?» Оттуда! Говоришь им, говоришь, что – на лбу написано! А они не верят.
Так что никаких разговоров о чём-то… О чём-то там. Никаких пафосных ресторанов. Особенно после его предложения отужинать в…
–Киса хочет поразить Лизу широтой размаха? – тут же насмешливо бросила она. – Я не люблю рестораны. Особенно именно такие. Я с удовольствием зайду с тобой в супермаркет из приличных. И если ты хочешь доставить мне удовольствие – то разреши мне накупить всего, чего я пожелаю, даже если потом я к этому не притронусь. Ладно? Всё равно «на круг» выйдет дешевле, чем три искусно поданных корочки хлеба в этом заведении. И – да-да, – не маши руками. Я знаю, что деньги не важны. Я бы не гуляла сейчас с тобой, если бы для тебя были важны деньги, вне зависимости от того, есть они у тебя или нет. Для нормального мужчины деньги не важны. Именно поэтому нормальный мужчина, как правило, вполне нормально зарабатывает, – она улыбнулась. – Но так уж характерен это павлиний выкрик: «Деньги не важны!» – без него нормальный мужик не мужик. Никуда не денешься. Поехали в приличный магазин тратить твои не важные деньги.
После её весьма ехидного: «Я надеюсь, у тебя кровать не с водяным матрасом в шёлковых простынях?» – Северный чуть не скончался от счастья и решил, что к чёрту всю аналитику, потом… Потом.
–О боже мой!!! – вдруг ахнула Алёна Дмитриевна. – Это он, да? – она кивнула подбородком в сторону книжных полок. – Он, Гоголь, которого издали, несмотря на войну, тюрьму и прочие «кризисы»? Можно я потрогаю? – спросила она, ну совсем как внезапно поражённый восторгом ребёнок.
–Ну конечно! – с готовностью откликнулся Всеволод Алексеевич.