Естественное убийство – 2. Подозреваемые

– Прости, Сев. Нужна твоя помощь. Срочно…

Всеволод Алексеевич даже рад был Сениному звонку. Младший друг – это не только постоянная радость общения с тем, чьё восприятие жизни ещё не так цинично, но и отличный повод время от времени выплеснуть раздражение в бездонный колодец всепрощения искренне любящего тебя щенка.

– Ну, чего тебе надобно, собака?! – рявкнул Северный, окончательно скинув с себя образ умненького, всё понимающего дяденьки.

Не образ, конечно же. Таким он, Всеволод Алексеевич Северный, судебно-медицинский эксперт пятидесяти годов от роду, и был. Умным, всё понимающим дядькой. Просто ему внове были разговоры со взрослыми дочерьми любимых женщин. Он и так-то не в своей тарелке, чего с ним давненько не случалось, а тут ещё Сеня так грубо прерывает беседу. Первую беседу с дочерью любимой женщины!.. Не было у Северного до сих пор любимых женщин. И даже любовниц не было… В смысле – со взрослыми дочерьми. Нет, может, они и были у тех любовниц – дочери. Да только кто дочерьми любовниц интересуется?! Интересуются только дочерьми любимых женщин. Всеволоду

Алексеевичу одного-единственного коротенького телефонного разговора с дочерью любимой женщины хватило, чтобы его солнечное сплетение вдруг затопило чем-то тёплым, вроде привязанности, а сердце наполнилось чем-то горячим… Любовью, что ли?.. Как он может любить ни разу не виденную им вполне уже великовозрастную особу? Как он может любить девочку, о которой ничего не знает? Только имя. Алина… Но то, что она дочь этой коварной бестолочи Алёны Дмитриевны Соловецкой, так резко, без предупреждения взявшей да и сорвавшейся в Калифорнию, давало девочке Алине огромную власть над Всеволодом Алексеевичем. Он внезапно так чётко это осознал и принял, что ничего другого, как разозлиться на ни в чём не повинного Соколова, ему не оставалось. Не сердиться же на Алёну и на её дочь Алину, в самом деле! И уж тем более не злиться же на себя самого… На себя-то за что? Он всё делал правильно. Или не всё? Если всё правильно, то почему она улетела? Если неправильно, то почему её дочь была с ним по телефону вежлива?

– Алёна на край земли унеслась устрицы жрать, а ты на мне зло срываешь? – обиделся Сеня в трубку.

– Никто на тебе зло не срывает, – солгал Северный. – Что там у тебя снова-здорово срочно?..

– Давай я лучше приеду!

– Соколов, когда ты говоришь «давай я лучше приеду!», то это, как правило, означает, что ты мне хочешь подсунуть какое-нибудь совершенно идиотское занятие. А я сейчас не в самом подходящем для идиотских занятий настроении. И к тому же что у нас сегодня, вторник? По вторникам я навещаю матушку.

– Сев, Маргариту Пименовну ты осчастливливаешь визитами не по графику, а по своему собственному желанию. Ну пожа-а-а-алуйста! Ну, можно я приеду? Ну, очень надо! И очень срочно, буквально на послепослезавтра! На кону моя репутация и репутация моего старшего сына! – заканючил Сеня.

– Репутация сопливого мальчишки? Хм… Ладно. Заезжай. Что может быть важнее репутации твоего старшего сына, в самом деле!

– А можно я его возьму с собой? – робко и вкрадчиво проблеял Сеня, пропустив мимо ушей иронию старшего друга.

– Можно. Если он обязуется стоять столбом в углу, молчать и дышать через раз и неглубоко.

– Он будет тише воды, ниже травы! Клянусь!

– Ты так и не снял с пуза крест, а с прикроватной тумбочки Библию? – усмехнулся Северный, но товарищ уже нажал отбой.

– Ну да, ну да… Что ещё так может скрасить вечер, как не визит сумасшедшего друга-гусара с восьмилетней к каждой бочке затычкой, – пробубнил Северный. Хотя недавно пообещал себе избавиться от привычки разговаривать с самим собой. Но Алёна, мерзавка, улетела не попрощавшись. Остаётся только надеяться, что у неё для этого были веские причины. Иначе он не простит… Что не простит? Не надо обманывать себя. Ей он простит всё. Всё, что она наделала, делает сейчас и даже то, что она наделает в их общем будущем!.. Размечтался, старый козёл. Не будет у тебя с ней никакого будущего. Тебе – полтинник. Ей – сороковка. У тебя на шее Рита Бензопила. У неё – взрослая дочь. Вы слишком долго были одиночками. Ничего не выйдет. Чтобы вышло, надо как Сеня. Жениться на пусть не слишком красивой, но зато надёжной. На такой, что не улетит в Калифорнию вот так, с кондачка, за здорово живёшь. На такой, что нарожает тебе подряд четверых детей. И жениться на такой надо не на закате, а хотя бы ближе к обеду. С другой стороны, кто сказал, что пятьдесят – это уже закат? Особенно учитывая то обстоятельство, что его, Северного, физическая форма такова, что любой тридцатилетний пацан позавидует. Не говоря уже о без пяти минут сорокалетних. Семён Петрович, вон, на двенадцать лет его моложе, а уже сердцебиение, одышка… Чёрт! Он же сейчас заявится сюда со своим старшим отпрыском! Сюда! В идеально выдраенную обитель старого холостяка, где всё на своих местах. Припрётся! С малолетним убийцей порядка! С особо опасным шалопаем-недомеркой! Со страшным носителем кретинского имени Дарий! Ну, какого этого самого Сеня не мог притащиться сюда – если ему вообще надо было так срочно сюда сегодня тащиться – с прекрасной девочкой Дашей, его следующим после Дария плодом чресел? Та хотя бы выглядит по-человечески и не носится оголтелым терьером, сметая всё на своём пути. Даша так благоговеет перед дядей Севой, что замерла бы за кухонной колонной немым изваянием, да так там и простояла весь папин с дядей разговор. Или пусть, пусть бы Сеня притащился с Георгиной. Георгише всего ничего – несколько месяцев от роду. А Соколов нынче, после совсем недавних событий, – почётный слингоносец. Так что была бы его плоть и кровь плотно к нему примотана и разве что навоняла бы. Так проветрить проще, чем из руин восстанавливать. В любом случае остаётся радоваться тому, что Сеня не приведёт в Севину обитель Георгия по прозвищу Жорыч – предпоследнего Семёновича. Тот вообще на всю голову долбанутый и ни стыда, ни слова «нет!» – не имеет. Георгия даже любящие мама с папой всё чаще называют не Жорычем, а Кошмар Кошмарычем. Господи, если они с Олесей родят пятого, то как его-то назовут? После Дариев с Дашами и Георгиев с Георгинами надо выдавать в мир нечто уж совсем неудобоваримое. Двойню. Кондуита и Швамбранию. Геркулеса и Лилипуту. Гаргантюа и Пантагрюэлину… В черепной коробке пятидесятилетнего интеллектуала всегда есть место для ментального мусора. И время для перебирания этого мусора. А как ещё не сойти с ума, если Алёна на другой стороне глобуса? Что ей там, в этой Калифорнии?.. Всё это выдумка, нет никакой Калифорнии, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще, последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана. [1]

Северный невесело усмехнулся, поднялся, наконец, из кресла и, подойдя к сплошному книжному стеллажу, достал труд Александра Дмитриевича Вентцеля «И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой телёнок. Ю. К. Щеглов. Комментарии. Москва, «Панорама», 1995. Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям А. Д. Вентцеля». Лет пять назад он купил её в книжной лавке на Кузнецком Мосту. Просто потому, что знал, кто такой Александр Дмитриевич Вентцель. А ещё потому, что на обложке книги, изданной всего двухтысячным тиражом, был напечатан отзыв Александры Ильф: «Будучи «дочерью Ильфа и Петрова» или, во всяком случае, только Ильфа, я очень болезненно отношусь к стремлению некоторых авторов подогнать их творчество и их жизнь к своим идеям и тезисам. В комментариях А. Д. Вентцеля я чувствую себя тепло и уютно».

Всеволод Алексеевич, относясь к Ильфу и Петрову или, во всяком случае, к Ильфу, очень уважительно, не менее болезненно относился к стремлению некоторых авторов выискать блох в текстах «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Кроме того, математику и лингвисту-полиглоту Вентцелю доверял безоговорочно – и потому не раздумывая приобрёл книгу. И не раз уже прочтя её от корки до корки, каждый раз приятно удивлялся органичному сочетанию въедливой методичности аналитика и искренней любви филолога к исследуемому тексту, которого Александру Дмитриевичу, сыну известной русской писательницы И. Грековой – Елены Сергеевны Вентцель, – удалось добиться в этом воистину научном и поистине литературном труде. Не говоря уже об исторической его ценности.

Северный прилёг на софу и раскрыл книгу на случайной странице:

«Стр. 326: «Я старый профессор, бежавший из московской Чека». Для меня было неожиданностью, когда я прочёл в издании 1934 года: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской Чека». Как замечательно! Вывернутый и сниженный антисоветский стереотип: «подвалы Чека» (и как это тогдашняя цензура допускала упоминание, хотя бы и высмеивающее, антисоветских стереотипов!). Но в последующие десятилетия цензура сделала своё дело: удалила соблазн и немного, в меру своих сил, ухудшила литературное качество текста».

Всеволод Алексеевич вздохнул. Ох, как давно он алкал неподцензурного издания «Золотого телёнка», выпущенного издательством имени Чехова, или хотя бы этого, упомянутого у Вентцеля, выпущенного в 1934 году. В общем, такого издания, где был первоначальный текст Ильфа и Петрова: «Вот наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс!» — в том пассаже, что после «соавторства» цензуры ещё советской даже сейчас, в издании, например, 2004 года в возрождённой серии «Библиотека всемирной литературы», выглядит так: «Слышали новость? Меня вычистили по второй категории». И некоторые знакомые сочувственно отвечали: «Вот наделали делов эти Маркс и Энгельс!» А некоторые ничего не отвечали, косили на Побирухина огненным глазом и проносились мимо, тряся портфелями». Почему бы нынешним редакторам не озаботиться переизданием оригинального текста? И почему американского гражданина, математика Вентцеля, живущего в Новом Орлеане, сохранность и неприкосновенность авторского слова тревожит больше, чем нынешних русских издателей, граждан РФ, живущих в Москве? Переквалифицироваться, что ли, на старости лет в редакторы? Так вроде и судебно-медицинский эксперт из Северного вышел отличный!

– Не надо оваций! [2]

Вместо оваций раздался звонок. Северный встал и нажал кнопку домофона.

– Дарий, ты помнишь, что должен стоять изваянием в углу, пока твой папа будет морочить мне голову?

– Да, дядя Сева!!! Клянусь!!! – заорал ретивый мальчишеский голосок.

– Ещё один, не знающий «не клянись!», ещё одно поколение клятых, – проворчал Северный, но его уже никто не слушал.

Через несколько минут в незапертую дверь внёсся всклокоченный симпатичный мальчуган и завизжал:

– Как я рад тебя видеть, дядя Сева!!! Смотри, как я умею!!! Нас в лагере тренер научил!!!

– Дарий, скотина, не смей!!! – истошно выкрикнул Семён Петрович сыну. Но не успел он ещё закончить фразы, как пацан уже прошёлся колесом. Причём – в направлении той самой стены, что была заставлена книгами до потолка. Обожаемыми книгами годами скрупулёзно собираемой библиотеки. «Колесом» – это, конечно, громко сказано. Он тупым кулём шлёпнулся на пол, по касательной задев ногами книжные полки. Сверху на него свалилась груда синих томиков. Всеволод Алексеевич состроил скептическую мину, Сеня ошарашенно застыл, видимо, ожидая кары. Дарий заревел.