Эта безумная Вселенная (сборник)
Шрифт:
— Моя не знает.
— Отлично знаешь, черт тебя дери! Ты мне не виляй. Ты же все рассчитал своим подлым умишком. Прикинул, что нам никогда не добраться до станции, если мы не начнем есть то, что растет в джунглях. А кто-то же должен стать подопытной морской свинкой, вот тебе и втемяшилось в голову, что такой свинкой станешь ты.
— Моя не понимать, — запротестовал Малыш Ку, глядя на Молита с непроницаемым выражением в черных глазах.
— Не придуривайся! — Молит вперил в Малыша Ку такой взгляд, словно уличил его в каком-то тяжком преступлении.—
Незнакомые пищевые
— Моя все равно, если моя умирать, — возразил Малыш Ку с истинно восточной логикой.
— А мне не все равно! — взревел Молит. — С твоим проклятым мешком не побеседуешь, если ты сдохнешь. Он мне не компания. Да и по ночам он не сможет дежурить со мной по очереди. Кто будет охранять меня, когда я сплю?
— Хороший собака, — сказал Малыш Ку, взглянув на Фини.
— Собаки мне недостаточно. — Молит говорил жестко и властно. Он толкнул Малыша Ку в грудь и, совершенно не соображая, какую городит чушь, заявил: — Если ты из-за этого умрешь, я убью тебя! Теперь я хозяин всего, что осталось от нашей экспедиции, и я запрещаю тебе затруднять меня своей смертью, понял?
— Моя пока не умирать, — пообещал Малыш Ку и десять дней честно держал слою.
Первым знаком того, что он собирается нарушить свое обещание, было его падение: он рухнул как подкошенный, головой вперед, судорожно поскреб ногтями землю, потом заставил себя подняться на ноги и, спотыкаясь, побрел дальше. Пройдя так ярдов десять, он нагнал поджидавшего его Молита и на этот раз запретил себе упасть. Со стороны это выглядело очень странно.
Он стоял перед Молитом, раскачиваясь, как травинка на ветру, и лицо у него было цвета старой слоновой кости. Его колени медленно сгибались, так медленно, словно что-то тянуло их вниз, преодолевая его отчаянное сопротивление.
Таким вот образом, мало-помалу уступая, он все-таки опустился на колени, извиняющимся тоном пробормотал:
— Моя больше не может. — И упал на руки подхватившего его Молита.
Быстро сняв с него пояс с пистолетом и зарядами и вещевой мешок, Молит положил его на заросший мхом пригорок, а Фини бегал вокруг них, взволнованно скуля. Когда Молит нагнулся над Малышом Ку и попытался привести его в чувство, голубое солнце плеснуло жаром в просвет между листьями и опалило ему шею.
— Не вздумай смыться, слышишь? — Молит настойчиво встряхнул его. — Не смей уйти, как все остальные. Я не стану рыть для тебя могилу. Не надейся! — Он схватил лопату и зашвырнул ее в джунгли. На лбу его пульсировала вздувшаяся вена. — Видишь, я выбросил эту штуку, будь она трижды проклята. Ею никто больше не выроет ни одной могилы. Никогда, никогда, никогда! Ни для тебя, ни для меня. — Он похлопал по щекам цвета слоновой кости. — А ты проснись, ладно? Ну, давай, просыпайся!
И Малыш Ку послушно проснулся, повернулся на бок, и его вырвало. Когда рвота прекратилась,
— Теперь порядок?
— Много-много больная.
Малыш Ку повис у него на руках.
— Тогда чуток посидим.
Опустив его обратно на пригорок, Молит присел рядом и положил голову Малыша Ку себе на колени. Фини тревожно залаял — ярдах в сорока от них в зарослях мелькнули огромные кольца змееподобного существа. Молит схватил пистолет и послал в ту сторону очередь из пяти выстрелов. Свитое в кольцо чудовище быстро заскользило назад. Молит снова занялся Малышом Ку, проклиная собственное бессилие и взывая к лежащей у него на коленях голове:
— Ну, перебори себя, малыш. Нам еще идти да идти, но мы это осилим, если будем держаться друг друга. Мы уже прошли с тобой много-много миль. Ты же не сдашься сейчас, правда? Говорю тебе, возьми себя в руки!
Солнце скрылось за горизонтом, жалобно заскулил Фини; сгустилась тьма, пока ее немного не рассеял слабый тусклый свет появившихся на небе трех лун. А Молит все сидел, держа на руках Малыша Ку, и время от времени обращался к нему с какими-то словами, но уши того оставались глухи. Молиту показалось, что громадное голубое солнце разметало и спутало его мысли, и он потерял над ними власть.
У него возникло ощущение, будто он ограждает своими руками от неведомой опасности не только Малыша Ку, но и всех остальных, кто некогда брел с ним по этим чужим тропам: Саймса и Пейтона, Сэмми и Кесслера, обоих Михаличей. Да и тех, с кем он жил и общался в те давние времена, когда еще существовал большой серебристый цилиндр, называвшийся «Стар Куин».
И еще ему казалось, будто он слышит голос, который звучал сейчас намного громче и настойчивей, чем прежде. Но хоть убей, он не мог разобрать, какие слова пытался сказать ему этот голос.
Он просидел так до самого рассвета, одежда его стала влажной от росы, веки вспухли и покраснели. Малыш Ку был еще жив, но без сознания и ни на что не реагировал. Он был в состоянии полного оцепенения, как после приема большой дозы наркотика.
Это напомнило Молиту, что, если верить слухам, такие как Малыш Ку, подвержены наркомании. А вдруг у Малыша Ку имелся тщательно запрятанный запас опиума — либо в его мешке, либо при нем, в одежде? Молит обыскал все, и, надо сказать, очень тщательно. И не нашел никакого опиума. Сколько-то дней назад он точно так же обыскал Сэмми. И не нашел никаких бриллиантов. Ни у одного не оказалось тех вещей, которые, по сложившимся о них представлениям, эти люди должны были всегда иметь при себе.
Он пришел к выводу, что жизнь в некотором смысле — это огромная ложь, черт ее дери. А правда — тоже в каком-то смысле — открывается со смертью. Среди вещей Малыша Ку не оказалось ничего заслуживающего внимания, кроме выцветшей потрескавшейся фотографии, на которой была запечатлена деревушка с домиками под покосившимися крышами, а на заднем плане виднелись какие-то горы. Только и всего. И ничего больше. Его рай, его царство небесное на земле.
— Я привезу тебя туда, — поклялся Молит. — Даже если на это уйдет десять лет.