Эта больная любовь
Шрифт:
Задыхаясь, я нащупываю позади себя выключатель. Мне нужно увидеть его. Прежде чем я успеваю дотронуться до стены, он крепко хватает мои запястья своими руками, прижимая меня спиной к тому, что похоже на металлические шкафчики позади меня. Он поднимает мои запястья над головой, прижимая свои бедра к моим, фиксируя меня на месте. В положении, которое слишком хорошо теперь мне знакомо.
— Ты дала мне пощечину, — говорит он сквозь стиснутые зубы, его нос плотно прижимается к моей щеке.
— Ты знал! Ты знал, что это происходит,
Он ударяет мои запястья о шкафчик надо мной, вызывая боль в руках.
— Проснись, блять, церковница, — рычит он. — Это не единичный случай.
Я пытаюсь пнуть его, но его тело плотно прижимается к моему.
— Твоя наивность вызывает у меня отвращение, — продолжает он, — но, Господи, этот размах… — он втягивает воздух сквозь зубы. — Блять, мне нравятся эти руки на мне.
Я борюсь с его хваткой на моих руках, яростно раскачивая своим телом шкафчик позади меня, пока я стону от разочарования.
— Ну же, давай, — подбадривает он меня.
Это то, что ему нравится. Страх. Эроу получает удовольствие от моего страха и агрессии. Возбуждение от всего этого в сочетании с моим гневом заставляет меня взорваться перед ним, вымещая всё свое раздражение в данный момент, используя его как грушу для битья.
Но он слишком силен. Я чувствую его ухмылку на своей щеке, его волосы щекочут мне лицо, когда я вдыхаю его запах, пыхтя от усталости.
— Давай. Борись со мной, куколка. Сопротивляясь мне, ты увеличиваешь вероятность быть трахнутой мной, — говорит он своим жёстким тоном.
— Убери от меня свои руки!
— Прости меня, пожалуйста, — саркастически говорит он, захватывая оба моих запястья одной рукой над собой. — Всё, что я делаю, я делаю для тебя. Разве ты этого не понимаешь?
Его вторая рука скользит по внутренней стороне моего предплечья, пока не достигает макушки моей головы. Два пальца скользят по моему лбу, медленно идут по изгибу носа, пока не достигают губ, очерчивая профиль моего лица. Он просовывает эти два пальца между моими губами, встречая мои зубы. Я следую его внегласным указаниям, открывая рот, пока его пальцы не касаются моего языка.
Он прижимается своим лбом к моему в темноте, проникая пальцами всё глубже и глубже, пока не упирается в заднюю стенку моего горла, и я кашляю вокруг них, задыхаясь от их длины. С его губ срывается стон, и мои глаза слезятся, когда он задерживает их на секунду, прежде чем вытащить обратно.
Достав два пальца из моего рта, я слышу, как его губы приоткрываются, в то время как он сосет их. В каком-то больном и извращенном смысле, что-то в этом грязном действии вызывает волнение в моем животе. Соблазны, которые бесконечно мучают меня.
— Видишь? — шепчет он. — Ты не его маленькая шлюха. Ты даже не можешь нормально проглотить член.
Граффити. Его больные и извращенные игры бесконечны.
—
Он вздыхает против меня.
— Прости меня. Безвкусица, я знаю. Не совсем в моем стиле, но… когда мы в Риме, мы поступаем как римляне, не так ли?
Он сумасшедший. Его мыслительные процессы настолько запутанны, что я даже не могу понять его большую часть времени. В загадках, которые он изрекает, всегда присутствует элемент религии, и в корне этого я должна разобраться. Вся его личность для меня — лабиринт; бесконечный цикл поворотов и изгибов. Финишная черта никогда не находится в поле зрения.
— Почему? — я кричу, в то время как слёзы угрожают снова появиться на моих глазах. — Почему ты делаешь это со мной?
Я раздражена. В замешательстве. Мне больно. Я чувствую себя одинокой, как никогда раньше, зная, что лидер, которому я посвятила свою жизнь, обманул меня и всех остальных в нашем сообществе самым тревожным образом. И все это во время борьбы с этими тёмными, непристойными ощущениями, которые Эроу постоянно вытягивает из меня. Моя голова кружится, мой разум в полном тумане.
— Ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими [и] спасти вас, — говорит он мне.
Я прижимаюсь к нему всем телом, впитывая слова, вслушиваясь во фразу и расшифровывая её. Выпустив вздох неверия, я расслабляюсь в его объятиях, пока мой разум работает над знакомыми словами. Это один из первых отрывков, которые он вырвал из Библии и оставил для меня на комоде.
— Они хотят лишить тебя голоса, Брайони, — шепчет он. — Забрать твой голос. Обрезать твой бутон до того, как ты успеешь расцвести.
Загадочный код, раскрывающий его ответ. Он делал всё это не просто так. Он молча защищал меня своим больным и извращённым способом. Оберегая меня от людей, которых он считает моими врагами, и одновременно закаляя меня для схватки.
— Но мне нужно, чтобы ты расцвела. Мне нужно, чтобы ты предстала передо мной во всей своей тёмной, восхитительной красоте. Раскрой свою силу и покажи мне глубину между своими лепестками, — говорит он, проводя тыльной стороной тех же пальцев по моей щеке.
Моё сердце замирает от его слов. Они должны означать что-то более глубокое, но когда он произносит их таким хриплым, нуждающимся тоном, мышцы моих бедер снова напрягаются. Моё тело обманывает меня в его присутствии, всегда стремясь к чему-то большему.
— Теперь я твой Бог, — шепчу я ему в ответ его слова, те самые, которые он написал над отрывком, наконец-то расшифровав послание.
Ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими [и] спасти вас. Это не было сказано в знак богохульства. Это был знак его защиты. Он готов быть моим щитом, но только если я понесу меч.