Эта сильная слабая женщина
Шрифт:
— Что с вами? — удивился Дружинин. — Ведь это же хорошо! Совсем как в детстве…
— Не надо, — снова сказала она, беря Дружинина под руку. Варежку она потеряла — уронила в снег, но даже не заметила этого.
Они шли молча, и Любовь Ивановна невольно прибавляла шаг. Этот снегопад уже не казался ей ни нарядным, ни праздничным, каким почудился, когда она вышла на улицу. Ей хотелось скорее перебежать через него, скорее оказаться в сухом, теплом доме, скорее отгородиться стенами от улицы. Ее знобило, Но не от холода, а от этого мгновенного воспоминания и испуга за Дружинина, — и, уже подходя к дому, она сказала:
— Спасибо, Андрей Петрович. Дальше я побегу сама.
— Что с вами? — тревожно повторил свой вопрос Дружинин.
— Не знаю. Как-нибудь потом… Просто мне стало не по себе…
А следующим утром Дружинин ждал ее на улице возле дома. Еще было темно. Снегопад кончился, начался мороз, и Дружинин ходил, подняв воротник демисезонного пальто, опустив «уши» старенькой шапки. Увидев Любовь Ивановну, бросил сигарету — яркий огонек прочертил дугу и сгорел в сугробе…
Дружинин вглядывался в лицо Любови Ивановны, его взгляд был тревожным. Она улыбнулась — и Дружинин ответил облегченной улыбкой. Он ни о чем не спрашивал. Снова они шли рядом по этому славному морозцу, их обгоняли, здоровались — то с Любовью Ивановной, то с Дружининым, — и она ловила любопытство в глазах: должно быть, их уже не раз видели вместе. Ладно, пусть! В вестибюле они разошлись, и оба знали, что только до вечера, а вечером все повторится — два километра от института до дома, и легкий, спокойный разговор по дороге. Но вечером все перевернулось так, как ни Любовь Ивановна, ни Дружинин не могли даже предполагать этим утром…
Для Любови Ивановны день выдался трудным, хотя работа шла по графику, который она разработала для всей группы. С утра она с Ухарским работала на установке, потом Ухарский прокатывал бруски, и уже к обеденному перерыву лаборантки принесли разрезанные образцы. К вечеру они должны сделать четыре шлифа — на каждый шлиф уходило по два часа. Эти шлифы пойдут под микроскоп завтра, — сегодня Любовь Ивановна должна была просмотреть вчерашние образцы.
День был как день, и все-таки он показался Любови Ивановне трудным. Она поймала себя на том, что ждет вечера. В перерыве, в столовой Дружинина не оказалось, спрашивать же у его сотрудников, где он, Любовь Ивановна не стала. Долгов, с которым она сидела за одним столиком, заметил, что она оглядывается и часто смотрит на дверь.
— Вы кого-нибудь ищете?
— Нет, — смутилась она. — Что пишет Галка?
Долгов рассказывал, что пишет Галка, но она почти не слышала его. Сегодня, когда они шли в институт, Дружинин сказал: «Иногда мне кажется, что я знаю вас уже сто лет. А иногда наоборот — будто вижу впервые». «А как сегодня — впервые или сто лет?» — засмеялась она. Дружинин ответил, пожалуй, даже слишком серьезно: «Сегодня впервые», — и Любовь Ивановна думала, что же было за этими словами?
Неожиданно, уже к вечеру, позвонил Дружинин и сказал, что сегодня он задерживается минут на сорок — на час. Голос у него был какой-то виноватый, он даже оправдывался: совещание у замдиректора, не вырваться никак…
— Ничего, — ответила Любовь Ивановна, — у меня тоже много дел. Вы позвоните, когда освободитесь. Не будем нарушать традицию.
— Спасибо, — сказал Дружинин.
Любовь Ивановну неприятно поразил этот оправдывающийся тон Дружинина. Должно быть, когда он задерживался на заводе, точно так же звонил жене и просто привык к такому тону. Сейчас привычка сработала, но он, конечно, даже не заметил этого. Значит, сильная была женщина его жена!
Потом она будет думать: что это? Совпадение или на самом деле есть какая-то телепатия? Едва они прошли площадь и ступили на лесную дорожку, впереди, в свете фонарей, показалась женская фигура. Женщина шла быстро, и Дружинин, остановившись, сказал:
— Вот моя жена.
Любовь Ивановна попыталась освободить руку, но Дружинин не отпустил ее. Каждой своей клеткой, всем своим существом Любовь Ивановна ощущала, как напряжен Дружинин. Женщина подошла и остановилась в нескольких шагах.
— Я ждала тебя возле дома, — сказала она Дружинину, не сводя глаз с Любови Ивановны. — Это что, претендентка на престол? Мог бы найти кого-нибудь получше.
Даже здесь, на вечерней лесной дороге, при желтом свете фонарей, Любовь Ивановна могла разглядеть ее колющие, какие-то п р о н з и т е л ь н ы е глаза. Ее ничуть не обидели эти слова. Возможно, она могла бы услышать и худшие. Но, повинуясь какому-то безотчетному инстинкту, она отвечала взглядом на взгляд и знала, чувствовала, что ее взгляд спокоен, хотя внутри нее все дрожало — от неожиданности, злости, даже непонятного страха и еще от жалости к Дружинину, потому что ей вполне хватило этой минуты, чтобы представить себе, как он прожил двадцать два года.
— Нам надо поговорить, — сказала Дружинина.
— Все разговоры закончены, — ответил он.
— Ну конечно, тебе неприлично оставить сейчас эту ухватистую дамочку. Может быть, дашь мне ключ и я подожду в тепле, пока ты с ней переспишь?
Она резко открыла сумочку, вынула сигареты, чиркнула зажигалкой. Маленький огонек осветил ее рот, густо накрашенный и похожий на черное пятно.
— Вы извините, Любовь Ивановна… — начал было Дружинин, и его жена коротко засмеялась:
— Вот как? Вы еще на «вы»?
— Пойдемте, Андрей Петрович, — стараясь говорить как можно спокойней, сказала Любовь Ивановна. — Пойдемте.
— Нет, погоди, Андрей, — остановила его Дружинина. — Мы можем поговорить и втроем. Я понимаю, что у главного энергетика должна быть любовница. Но пусть и она знает… Я буду судиться с тобой до второго пришествия, слышишь? Не хочется выходить к барьеру, но что делать? И учти, у меня будут самые неожиданные свидетели. Боюсь, что это будет очень неприятно и тебе, и твоей перезрелой партнерше.
Повернувшись, так же быстро она пошла обратно, и ее фигура все удалялась и удалялась.
— Идемте, — тихо сказала Любовь Ивановна.
Всю дорогу они прошли молча. У подъезда своего дома Любовь Ивановна попросила:
— Не надо возвращаться, Андрей Петрович. Поднимемся ко мне.
— Да, — глухо ответил он.
В лифте Любовь Ивановна подняла руки и провела ладонью по лицу Дружинина.
— Господи, — сказала она. — Разве т а к можно? Зачем она т а к?
Дружинин не ответил. Он вошел вслед за ней и стоял, не раздеваясь, — измученный, бледный, враз постаревший на десяток лет, и снова Любовь Ивановна почувствовала в нем то безразличие, которое начало было проходить в последнее время. Больше она не могла и не хотела видеть его таким…
12
В выходной день Володька пришел один — хмурый, и по тому, что он был хмурый и один, Любовь Ивановна решила: ну, поссорились!
— Ничего не поссорились, — буркнул Володька.
— Раздевайся, проходи и знакомься, — сказала Любовь Ивановна.
Дружинин поднялся из кресла, протянул Володьке руку, и Любовь Ивановна заметила, что улыбнулся он как-то смущенно — или виновато, что ли? — и подумала, догадался ли Володька, что это не просто сослуживец, заглянувший в гости на часок в выходной день. Наверно, не догадался. Что-то произошло у него самого. Но тут же Володька подошел к стене, на которой висела большая фотография отца, и поправил ее, хотя можно было и не поправлять, она висела прямо. Это было сделано слишком демонстративно, чтобы не понять — зачем. И только после этого повернулся к Дружинину.