Эта сильная слабая женщина
Шрифт:
— Тоже, — сказал Ткачев.
— Ну, — повел рукой Геннадий Петрович, как бы желая обнять его, — идем, идем, сначала подкрепиться надо. И ты тоже, молодой человек, — обернулся он к Коле.
Ткачева Геннадий Петрович так и не обнял, только сделал вид или раздумал, и пошел первым в домик. Бохенков двинулся следом. Ткачев задержал его.
— Извините, — сказал он, — просьба у меня есть.
— Какая? — хмуро спросил главный.
— Из города звонили… Мать у меня приболела, с сердцем что-то…
— Федор отвезет, — кивнул Бохенков.
— Спасибо, — улыбнулся Ткачев. — С вами Коля останется, поможет, если понадобится.
— Не понадобится, — сказал Бохенков уже на ходу.
Никто сюда не звонил, и никто не сообщал, что у матери Ткачева плохо с сердцем. Коля знал это точно. Он стоял, будто вот сейчас, только что, несколько секунд назад произошло что-то такое, с чем он никогда прежде не сталкивался и теперь растерялся и не знал, что сказать и что делать.
— Я поехал, — сказал Ткачев. Он даже не стал переодеваться, только взял два бидона с черникой и связку грибов, насушенных Колей для его матери. — Будь!
— Будь, — механически ответил Коля.
Он сел на скамеечку, сделанную из старой березы, поставленной на два камня, и закурил, с удивлением заметив, что у него дрожат руки. Гости подкреплялись недолго. Приезжий вышел первым и глядел, как Бохенков несет путанку в лодку, отвязывает от колышка веревку, засучивает штаны и, ступив в воду, сталкивает ее на глубину.
— Прошу, Геннадий Петрович.
Геннадий Петрович бочком, аккуратно спустился к воде, подтянул брюки, ступил на корму, и Коля замер, потому что ему вдруг ужасно захотелось, чтобы Геннадий Петрович полетел в воду, но тот неожиданно оказался ловким и сел на кормовую банку, рядом с путанкой.
— Нельзя сетку-то, — сказал Коля. — Или у вас разрешение есть?
— Есть, есть, — сказал Бохенков, морщась.
— Предъявлять полагается, — отворачиваясь, чтобы не видеть, как врет главный, сказал Коля.
— Слушай, парень, — сердито буркнул Бохенков, — ты бы шел спать, а?
Лодка уходила дальше и дальше, но Коля все сидел на этой березе. Ему неловко было идти в домик, где сейчас находились вещи приезжих. Мало ли что они подумают, если заметят, что он пошел в дом? И только тогда, когда лодка доплыла до противоположного берега и через сумерки Коля увидел, как задвигались две согнутые фигуры, и услышал приглушенный расстоянием плеск воды от сети, он встал и пошел в дом, снял трубку и начал звонить в Кузьминское — инспектору Скуратову.
…Я не спрашивал Колю, что было потом. Меня это уже не интересовало. Я просто еще помнил слова нынешнего Колиного напарника о том, что Коля ходил за Ткачевым хвостиком. С меня было вполне достаточно, что это было сказано в прошедшем времени.
Ночью я просыпался несколько раз и слушал, как идет дождь. Дождей не было давно, и сейчас он был кстати, но на утреннюю зорьку мне не пойти, раз идет дождь: ловить в дождь — мертвое дело, рыба боится шума и залегает на глубине.
Потом дождь перестал, и я вышел из сараюшки. На том самом березовом срубе, ко мне спиной и лицом к озеру сидели двое — Коля и девушка. Коля обнимал ее одной рукой за плечо, и до меня доносился ее тихий смех — смех очень счастливого человека. Пришлось покашлять, они обернулись, но руки с ее плеча Коля не снял.
— Проспали зорьку? — спросил он и, не дожидаясь ответа, как-то удивленно и тоже счастливо продолжил: — А ко мне вот Зойка приехала. Всю ночь на попутных и пять километров пешком.
— Здравствуйте, — сказал я, стараясь определить, кто же эта Зойка — спокойная или заводная?
— Здравствуйте, — ответила она, поведя плечом и освобождаясь от Колиной руки. — А вы на самом деле писатель из Ленинграда, или он треплется?
Заводная, — догадался я. Спокойная, возможно, не пошла бы под дождем, а эта пошла, и сейчас на ней была великоватая ей Колина джинсовая курточка…
— На самом, только не похож, — сказал я.
— Почему не похожи? Толстой вообще в одной рубахе ходил и веревкой подпоясывался.
— Спасибо, — сказал я. — У меня холодный кофе есть на донышке. Хотите?
— А что? — спросила Зоя, вставая. — Сейчас мне в самый раз.
Она допила кофе — морщилась, а я стоял перед ней и думал, что человек не должен привыкать ни к плохому, ни к хорошему, и что сегодня я шепну Коле, чтоб он женился на этой заводной, и что мне почему-то очень жаль уезжать со Стрелецкого озера, хотя на честную удочку здесь ловится так себе, мелочь, — плотва да окушки для нормальной ухи.
ВСЕГО 800 КИЛОМЕТРОВ
Охотник, охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытца!
Если из месяца в месяц мотаешься по одним и тем же дорогам, то неизбежно появляются добрые знакомые. Во всяком случае, на Большой трассе в каждом поселке у Вальки Клевцова были дружки, и поэтому он не боялся, когда ночь или непогода заставали его в рейсе. Постучи — и будет постель и обед, а от выпивки Валька отказывался сам. За баранкой ни-ни! Железный закон.
Дружба же начиналась просто: «Эй, парень, нет закурить?» «На, держи пачку, у меня запас», — и, глядишь, одним другом на земле больше, потому что каждый курильщик знает, что такое «беломорина» в трудную минуту жизни.
Деньги здесь были большие, но их цену Валька понял не сразу. Конечно, можно и кутнуть в свободное время, отчего же не кутнуть, когда есть с кем и на что, но как там ни говори, а дружба — дело бесплатное. Пожалуй, кроме тех дальневосточных мест уже трудно сыскать другие, хотя бы схожие по бескорыстию.
А ведь был грех — после армии Валька поехал сюда за длинным рублем, благо профессия была самой нужной в здешних краях — шофер, — и вербовщик сулил заработки — будь здоров! «Колесные!» — раз, командировочные — два, выслуга — три, за дальность — четыре, а насчет того, чтоб слевачить, об этом вообще говорить смешно! Пятерки да десятки так и посыпятся от попутчиков, только знай набирай. Но что пятерки, что десятки! Три с лишним сотни за первый месяц работы — это тебе не фунт изюма.
В тот же вечер, когда на автобазе давали получку, он громко, на всю контору, сказал: