Эта свирепая Ева (сборник)
Шрифт:
— Он так занят, что не может уделить мне полчаса?
— Нет.
— Так почему «же? Почему?
Кудояров попыхтел трубкой, ладонью разогнал облако душистого медового дыма.
— По той простой причине, Андрей Сергеевич, что профессора Кирилла Андреевича Румянцева не существует, — спокойно сказал Кудояров.
— Как так??! — обомлел Апухтин, не веря своим ушам.
— Да так, очень просто. Нет его, хоть стучитесь во все двери.
— Вы меня мистифицируете, Ейгений Максимович! А книги Румянцева — «Вызов демонам», «Дума об океане»?
— Книги есть, а профессора Румянцева физически нет. Я сейчас вам объясню эту загадку. Один товарищ, весьма компетентный в вопросах науки, академик Александр Леонидович Яншин, говоря о роли ученого в современном обществе, справедливо заметил: «Времена Фаустов миновали». И пояснил… В наше время количество научной информации нарастает, как лавина. Никакая одиночная, самая ученая голова, несмотря на всю глубину мысли и Дарования, не в силах охватить полностью имеющуюся информацию. В этих условиях один ученый может быть хорошим специалистом только в какой-то узкой области. Потому новое обобщение научного материала, а также крупные открытия и исследования, имеющие принципиальное значение для дальнейшего развития науки, могут быть сделаны только хорошо организованными и целенаправленными коллективами.
— Начинаю понимать, — сказал Апухтин.
— В одном болгарском журнале, — неторопливо продолжал Кудояров, — я видел остроумную карикатуру: «Памятник изобретателю прежде и теперь». На первом рисунке изображен изобретатель прежде. Год 1895-й. Гордый одиночка стоит на высоком пьедестале, вдохновенно подняв очи к небу и прижимая к груди чертеж, свернутый трубкой. На втором рисунке — изобретатель сегодня. Год 1975-й. Тут нарисована целая куча людей. Они, как на групповых снимках, какие делаются в каком-нибудь доме отдыха: одни стоят, другие сидят, третьи возлежат у них в ногах. Вы, кстати, слыхали что нибудь о Николя Бурбаки?
— Слышал, — сказал Апухтин. — Его называют «математическим феноменом XX века».
— Бурбаки действительно существовал. Это была очень оригинальная фигура: французский генерал XIX века Шарль-Дени-Сотэ Бурбаки, неудачливый претендент на греческий престол. Но к математике он не имел отношения. Не берусь объяснить, почему группа французских математиков избрала его фамилию своим псевдонимом. Все они очень сильные, творчески работающие ученые — восемнадцать человек. Результат их трудов — всемирно известная «Энциклопедия математики» в тридцати томах.
— Но какое отношение он имеет к профессору Румянцеву? осведомился Апухтин.
— Наш Румянцев тоже, так сказать, синтетическая личность, — пояснил Кудояров. — Дело, как нередко бывает в серьезных случаях, — началось с пустяков. Несколько лет назад купил я дачу. Принадлежала она двум хозяевам — архитектору и начальнику снабжения одного крупного предприятия. Надо отдать им честьстроили ее они собственными руками. И в результате этого удачного симбиоза появилось двухэтажное деревянное сооружение в псевдорусском, ерническом стиле с витыми колонками, петушками на крыше, резьбой и прочими затеями. Впрочем, купил я этот дворец отдыха отнюдь не ради экзотики, а потому, что стоял он в сосновом бору, а местность сочетала в себе три основных красоты русского ландшафта — лес, реку и поле. И вот в дни уик-энда собирались в моем тереме-теремке мои друзья и коллеги, числом тринадцать, ученый народ самых разных профилей, люди нестарые, талантливые искатели. Привлекала их, прежде всего, отличная рыбалка. В эту «чертову дюжину» входил ваш покорный слуга, три академика, четыре доктора технических наук, четыре профессора ленинградских вузов. С утра, после завтрака, прогулка по бору, разговоры на животрепещущие научные темы, после обеда рыбалка. А вечером опять споры, споры, споры… Нас особенно интересовали вопросы океанологии и некоторые физические проблемы, в особенности «безумная» идея об антиэнергии, выдвинутая в нашем кругу известным специалистом по морской метеорологии Иванцовым. Могу назвать вам дату рождения профессора Румянцева — июль 1974 года. Сначала этот псевдоним был нам удобен потому, что тут было действительно соборное творчество, и в книгах профессора Румянцева, не столько чисто научных, сколько научно-популярных и публицистических — сейчас даже трудно определить, что в них от Кудоярова, что от Иванцова, что от академика Боярчука. Потом мы стали предвидеть, — это уже когда родился проект «Перехватчика ураганов», — что профессор Румянцев может стать предметом посягательств со стороны, и потому продолжали мистификацию.
— Но вы разрешите мне раскрыть инкогнито профессора Румянцева в моей книге?
— Да, пожалуй, уже пора, — согласился Кудояров, подумав. — Я посоветуюсь с коллегами, но думаю, что сделать это придется.
Так решилась судьба мифа о великом ученом профессоре Румянцеве.
Книгу свою Апухтин посвятил Кудоярову. Она заканчивалась фразой: «Время Фаустов миновало. Да здравствует профессор Румянцев!»
ПАМЯТНИК АЭЛИТЕ
Звездный корабль вынырнул из Подпространства в пределах солнечной системы. Позади остался золотистый шарик Меркурия. От родной планеты голубого Солнца Логги корабль теперь отделяла чудовищная бездна в 500 миллионов световых лет…
«Центипед-0000» был звездолетом высшего класса, о чем свидетельствовали четыре ноля, добавленные к его названию, а начертанный на корпусе математический знак бесконечности означал, что корабль допущен к рейсам в любую галактику Вселенной. Двигатели «Центипеда» работали на энергии «А», которую корабль черпал из необъятного и неиссякаемого источника, — межзвездного пространства. Экипаж звездолета, не считая технического персонала (роботов), состоял из шести логгиан: командира, навигатора и бортинженера Улисса, главного аналитика Региса, историка Хора, лингвиста и литературоведа Лумиса, археолога Панту, универсалиста Кэна. Это была, собственно, исследовательско-поисковая группа с основной задачей обнаруживать разумную жизнь на планетах других галактик.
Сейчас звездолет устремил бег к небольшой, третьей от Солнца; планете. Пришельцам было известно, что она носила местное название Земля, так как изучение ее началось более ста лет назад. Но первый контакт был разочаровывающим: недавно закончилась последняя мировая война. Логгиане застали печальную картину: достижения человеческой науки и техники были погребены под руинами, воды мирового океана отравлены, флора и фауна уничтожены почти начисто, а остатки населения, укрывавшиеся в отрогах Гималаев и пещерах Южной Америки, все еще не преодолели шок.
Человечество получило жесточайший урок. Отныне с войнами было покончено навсегда и, как говорится, мечи давно перекованы на орала, все запасы термоядерного и химического оружия уничтожены, как и спутники, оснащенные лазерным оружием.
Улисс и его коллеги, звездные долгожители, помнили этот первый рейс на Землю. Не удивительно, что культура землян показалась им крайне примитивной. Что же заинтересовало здесь их, могущественных, как легендарные маги, победителей времени и пространства? То, что Землю населяли логгианообразные существа. Близорукому человеку на первый взгляд могло показаться, что он видит себе подобных: формы тела были схожи с земными, но отличал их огромный череп, совершенно лысый, который прикрывали они зелеными шапочками, прямоугольные глаза, в которых вместо зрачков светились сапфировые огоньки, и ярко-голубой цвет кожи. Что же разочаровывало в землянах? Прежде всего — язык. Логгиане говорили на одном, общепланетном языке, принятом на других мирах, достигших вершин цивилизация, в то время как земляне изъяснялись на множестве Языков, наречий и диалектов. В языке же пришельцев каждое слово отличалось огромной емкостью и заключало, будто какие-то иероглифы или ребусы, массу понятий. Сверх того, логгиане владели телепатической связью, недоступной жителям земли.
Во время первого посещения космические гости засеяли саванны Африки и равнины европейской части Земли семенами растения Ра, с плодами, похожими на кактус, но без шипов, чрезвычайно быстро растущего. Плоды эти, с ладонь величиной, плоские, мягкие, сочные и очень питательные, пришлись землянам по вкусу. Они называли их «растительным мясом». Через несколько дней просторы Африки густо зазеленели.
Логгиане сделали это не из чувства сострадания. Эти эмоции, равно как жалость, злоба, гнев, ненависть и любовь словом, все человеческие страсти и переживания были давно забыты ими. Для логгиан это был чистейший атавизм. Еле заметный след этих чувств сохранился где-то в далеких уголках памяти как воспоминание о кори, перенесенной в детстве. Доброе дело с посевом растения Ра можно было рассматривать не как помощь братьям по разуму, а скорее как эксперимент.