Эти настоящие парни
Шрифт:
Тяжелое впечатление производил и правый коленный сустав, где был травмирован внутренний мениск.
И вот с такими ногами Бобров продолжал играть.
В календаре первых послевоенных лет, пожалуй, не было ни одной игры с участием команды ВВС, которая не была бы отмечена индивидуальным почерком Боброва, исход которой в той или иной степени не определялся бы его мастерством. Партнеры, соперники, тренеры, болельщики знали и помнили о «коленях Боброва». Забывал о них во время игр только сам Бобров. А между тем мучился он почти постоянно. Это был настоящий великомученик
Стоила ли эта игра свеч? Для человека, не мыслящего иной жизни с ее страстью и полнозвучием, само утверждением и славой, это не было ни актом самопожертвования, ни актом подвига. Как много в наш рациональный век становится слишком разумных, осторожных, оглядывающихся, подстраховывающихся и потому, наверное, горящих вполнакала. А он тления не любил. Он напоминал человека, бросающего в огонь самого себя, чтобы поддержать пламя и познать всю свою силу. Игра стоила свеч. Хотя бы потому, что только такая игра способна была наделить его жизненной силой.
Но ноги есть ноги. Тем более ноги футболиста. Состояние Боброва к 1950 году становится настолько тяжелым, что пришлось отвезти его в только что созданное в Центральном институте травматологии и ортопедии отделение спортивной травмы, возглавляемое молодым, энергичным и уже достаточно известным хирургом, заслуженным мастером спорта СССР Зоей Сергеевной Мироновой. Находилось оно еще в старом здании ЦИТО в Теплом переулке, где группа молодые энтузиастов начинала делать свои первые шаги в спортивной травматологии.
Консилиум у Мироновой подтвердил самые худшие предположения. Но оптимистка по природе, человек, обладающий «спортивной косточкой», она сразу же поняла, с кем имеет дело.
– Меня не столько смущают ваши колени, – с присущей ей прямотой заявила Зоя Сергеевна, – хотя в общем-то они, прямо скажем, никуда не годятся, сколько смущает меня ваша, Всеволод Михайлович, одержимость. А тут, батенька мой, терпение и время необходимы. На ноги мы вас поставим. Но при условии: терпение, время, режим…
И Бобров терпел. Терпел во время операции, терпел во время бесконечных процедур. И постепенно состояние его стало улучшаться.
А страна готовилась тогда к своей первой Олимпиаде. Нам предстояло взять в Хельсинки свой первый олимпийский старт. Нетрудно представить себе, что значили для нас эти Олимпийские игры.
Готовилась к играм и сборная команда СССР по футболу.
Тяжелые травмы, преследовавшие Боброва все это время, в буквальном смысле делали его «безногим футболистом». Поврежден, как мы помним, левый коленный сустав. Ни к черту не годится правый. Играет на мастерстве, на воле, что называется, «на зубах», играет на чем угодно и чем угодно, но только не ногами. Потому что по всем медицинским и спортивным канонам играть с такими ногами просто невозможно. К тому же Боброву не восемнадцать и не двадцать, как, допустим, тому же Ермолаеву. Боброву уже тридцать один. Возраст для футбола почтенный.
А сборной между тем предстоят не просто календарные игры. Ей предстоит олимпийский матч.
Так что, принимая во внимание состояние
В начале олимпийского 1952 года Бобров не просто играл, но был и играющим тренером.
Прекрасно помню его дебют в качестве тренера в 1952 году. Я, врач футбольно-хоккейной команды ВВС, выезжаю с ребятами на сборы в Леселидзе. Через некоторое время туда же прибывает и олимпийская сборная СССР, возглавляемая Борисом Андреевичем Аркадьевым. И вот встреча сборной страны с командой ВВС.
В игре со сборной Бобров применяет удивительно гибкую тактику. Игра идет не только на равных, но и с явным преимуществом его команды. И если матч заканчивается со счетом 0:0, то только потому, что нападающие ВВС делают досадные промахи, штурмуя ворота сборной.
Однако никто, в том числе и сам Бобров, не мог предположить, чем закончится для него эта игра.
После Леселидзе и дальше по мере последующих тренировок и игр Аркадьеву становилось ясно, что олимпийской сборной не хватает лидера, не хватает человека, умеющего организовать и повести за собой игроков, человека, способного поднять игру до ее величайшего накала, выдержать этот накал и решить исход поединка.
Аркадьев знал только одного человека, способного сделать все это. Таким человеком был Бобров. Но Бобров был болен. Ведь не зря Миронова говорила: «Какое счастье, что он не включен в олимпийскую сборную».
Аркадьев размышлял, колебался, раздумывал, вертел и так и эдак.
– Ну что там у него? Вы можете мне сказать, что там у него? – в миллионный раз спрашивает меня Борис Андреевич, прекрасно зная, чем страдал Бобров.
– Спросите у Мироновой.
– Да знаю я, Олег Маркович, знаю.
Потом брал меня под руку и отводил в сторону:
– Слушайте, а может быть…
Я понимал этого великолепного педагога и чудесного человека, находившегося сейчас между Сциллой и Харибдой, между ответственностью перед здоровьем человека и ответственностью первых наших Олимпийских игр. Он был в курсе наших отношений и спрашивал меня о Боброве не только и не столько как врача, сколько как друга, который никогда не подвел бы своего товарища.
Стремительно летело время. И только на самом последнем этапе Борис Андреевич решился на разговор с Всеволодом Михайловичем. А этот сумасшедший, лишь только Аркадьев раскрыл рот, ответил ему в своей извечной манере – коротко и безапелляционно:
– Сыграем. Все будет нормально.
Чем же руководствовался Аркадьев, приглашая Боброва в сборную? Из чего исходил? Из двух качеств Боброва: мужества и мастерства.
Теперь, десятилетия спустя, я понимаю и другое. Аркадьев прекрасно знал, что для Боброва может быть только одна жизнь – жизнь «среди молний». Что для него самого участие в Олимпийских играх значило прожить еще один отрезок жизни в излюбленном «бобровском» режиме. И это духовное начало должно было превалировать над физическим. Здоровый дух должен был на этот раз возродить здоровое тело.