Эти синие глаза
Шрифт:
— Что за черт! — пробормотал Рейли.
— Ну, разве я вам не говорил? — торжествующе произнес граф. — Разве я не говорил, что она помешанная? Положительно не в своем уме.
Рейли совсем растерялся. Бренна Доннегал производила впечатление приземленной и практичной особы, крепко стоящей на твердой почве. Что, черт возьми, ей было делать здесь, на кладбище, да еще глубокой ночью?
И что, собственно говоря, делал здесь он, сидящий на куче снега и наблюдающий за ней?
Это, сказал себе Рейли, уж слишком, и попытался
— Постойте. — Граф потянулся к нему и удержал его за край плаща. — Куда вы собрались?
— Пора положить конец этим глупостям, — сказал Рейли, отряхивая снег со штанов.
— Вы с ума сошли? — спросил граф шепотом. — Она не должна знать, что мы здесь. Она одержимая. Если вы разбудите ее, когда она находится в состоянии транса, вы навсегда погрузите ее в бездну безумия.
Он покачал головой, и при этом его длинные черные локоны взметнулись.
— Да что вы за доктор, если ничего не знаете?
Рейли в полном изумлении только смотрел на своего работодателя.
— Что за чушь! Бездна безумия? — эхом отозвался он. — Бездна безумия! Это же полная чепуха! Пустите меня, вы, невежественный тип! Я намерен получить от нее объяснение, даже если мне придется для этого хорошенько потрясти ее…
— Она вам не скажет, — упорствовал Гленденинг, крепко держа Рейли за плечи. — Поверьте мне. Я уже пытался. Она просто скажет вам, чтобы вы не лезли в ее дела, а занимались своими.
— Но это вовсе не похоже на речь одержимой, — твердо возразил Рейли.
— И тем не менее это так. Иногда на нее что-то находит. Говорю вам, это случается в полнолуние. Каждый раз происходит одно и то же. Она ходит и разглядывает могильные плиты, что-то собирает и записывает и складывает в папку, а потом бродит по деревне и снова что-то разглядывает и записывает. Иногда она даже набирает полные карманы земли и несет ее домой.
Господи! Землю? И что это может быть? Может быть, некое помешательство на почве геологии? Да что в самом деле творится с этой женщиной?
Стоя на коленях в круге света от фонаря, Бренна Доннегал что-то царапала карандашом в тетради, которую достала из-под плаща. В такой позе и за таким занятием она и впрямь не выглядела вполне вменяемым существом.
Секундой позже папка исчезла в складках ее одежды, и она оглянулась, по-видимому, в поисках своей собаки, которая, обнаружив графа и доктора, лукаво поглядывала на них через кладбищенскую стену и дружелюбно виляла хвостом.
— Уходи, — зашипел граф на собаку, — ступай прочь! Уходи!
Собака, не обращая ни малейшего внимания на графа, подпрыгнула, опираясь передними лапами о стену, и лизнула Рейли в лицо.
— Убирайся! — не унимался Гленденинг, пытаясь увернуться от нее. — Вон! Уходи прочь!
Но вот под ногой Бренны хрустнула ветка, и стало очевидно, что хозяйка уходит. Сорча рванулась и помчалась вслед за удаляющейся фигурой, бесшумно прыгая по снегу.
Гленденинг испустил вздох облегчения.
— Ну, — сказал он нормальным голосом, когда и собака и ее владелица скрылись из глаз, — я же говорил вам. Теперь она некоторое время будет бродить по деревне, а потом вернется домой. Она совершенно не в себе.
— Я уверен, — сказал Рейли, отряхивая с плаща снег и мелкие ветки, — что есть вполне разумное объяснение ее поведению.
— Правильно, — согласился лорд Гленденинг. — И оно в том, что она одержимая.
Рейли прошел через кладбище и остановился возле могилы, где прежде стояла на коленях Бренна. Эта могила была помечена всего лишь доской, на которой было написано с полдюжины имен. По-видимому, все погребенные здесь люди умерли в один день — 4 августа 1846 года.
Указывая на имена на доске, Рейли спросил графа:
— Вы знали этих людей?
Гленденинг задумчиво крякнул.
— Одного или двух, — ответил он. — Похоже, там пострелята, дети и, возможно, старики, те, кто пострадал. Я имею в виду холеру. К концу эпидемии у нас по столько людей в день умирало, что мы стали хоронить их в общих могилах — по пять-шесть человек. У нас был выбор хоронить их так или в неосвященной земле. И все сочли, что лучше хоронить в братской могиле. Беднягам даже не досталось такого ничтожного блага, как гроб. Гробовщик тоже умер, и нам пришлось заворачивать их в простыни, на которых они умирали. Только приходилось закапывать поглубже, чтобы до них не добрались собаки. Мы очень спешили, чтобы они не начали разлагаться до похорон…
— Господи! — выдохнул Рейли.
Конечно, ему это было знакомо. В Лондоне дело обстояло так же скверно. Когда прошлым летом свирепствовала холера, он не отваживался бывать среди скопления народа, где царил мор…
Насколько ему было известно, никто из его собратьев тоже не отваживался на это. А уж если им приходилось это делать, то они всегда повязывали лица шелковыми платками, чтобы не вдыхать гнусных миазмов, распространяемых ужасной болезнью.
Хотя ему доводилось слышать рассказы о братских могилах и о массовых захоронениях, когда холера убивала целые семьи в полном составе, самому ему никогда не доводилось этого видеть.
Внезапно ощутив укол совести, он вспомнил упрек Бренны в адрес Королевского медицинского колледжа, кишащего людьми, ничуть не заинтересованными в лечении болезни, а пекущимися только о собственной карьере. И осознал, что упрек этот был справедлив. Никто из его коллег, и менее всего он сам, и не подумал о том, что эпидемия свирепствует в беднейших кварталах Лондона. И совсем иначе обстояло бы дело, если бы холера затронула кого-нибудь из его собственных пациентов.
— Мы, — повторил Рейли. — Что вы имеете в виду, говоря «мы»? Вы хотите сказать, что помогли с похоронами?