Этичный убийца
Шрифт:
И все же Ронни Нил досадливо отвернулся: Скотт удачно парировал его колкость, и это было неприятно.
Возле мотеля мы вышли из машины и оказались на пустынной парковке, с двух сторон ограниченной крыльями двухэтажного здания, расправленными под прямым углом друг к другу. Здесь находили приют машины бродяг и скитальцев, которым вечно не хватает бензина, зато усталости всегда с лихвой; машины людей, которые давно распрощались с былыми надеждами, оставив их где-то далеко на севере или на западе, и теперь блуждали по миру в поисках нового смысла жизни, который наконец обретали в самых простых вещах — например, в отсутствии снега. Днем все здания сияли цветами нежной зелени и яркой бирюзы,
Один за другим мы всей толпой набились в номер Игрока. Настоящее его имя было Кенни Роджерс, так что прозвище напрашивалось само собой [Роджерс Кенни (р. 1941) — певец из Техаса, звезда кантри 1970— 1980-х годов, ныне один из патриархов этого стиля, в значительной степени содействовавший коммерциализации жанра. Баллада «Игрок» («The Gambler») считается одной из его лучших песен]. Тем не менее мы должны были делать вид, будто считаем его величайшим проявлением искрометного остроумия. Сам Игрок, насколько я понимал, не был хозяином фирмы, которая заключила контракт с «Энциклопедией чемпионов», но занимал в ней какой-то значительный пост. Верхушка иерархической лестницы терялась в густом тумане, и я подозревал, что это не случайно. Одно я знал наверняка: значительная часть выручки от каждой проданной серии энциклопедий оседала в кармане у Игрока.
Ему, скорее всего, было уже за пятьдесят, хотя выглядел он моложе. Его не слишком коротко стриженные, очень светлые волосы придавали всему облику что-то ангельское, а подвижные черты лица, всегда готовые собраться в улыбку, превращали его в гениального продавца. Разговаривая с кем-нибудь, он всегда смотрел собеседнику прямо в глаза, будто тот был единственным человеком на свете. Он улыбался всем и каждому с фамильярным дружелюбием, и морщинки в уголках его глаз, казалось, источали благодушие. «Прирожденный торгаш» — так титуловал его Бобби. Игрок до сих пор иногда сам ходил по домам, два-три раза в неделю, чтобы не потерять форму; причем поговаривали, будто за последние пять лет, если не больше, он ни разу не продулся.
Когда я вошел, Игрока еще не было: он всегда появлялся последним и дефилировал через комнату с видом рок-звезды, выходящей на сцену. Ронни Нил и Скотт стояли в углу и громко обсуждали грузовик, который будто бы остался дома у Ронни Нила: они говорили о том, какие у него огромные шины и как один полицейский, остановив парня за превышение скорости, якобы отпустил его на все четыре стороны — уж слишком замечательные были шины.
Наконец появилась и команда Игрока, работавшая в Гейнсвилле. В каждом шаге этих ребят чувствовалось сознание превосходства над остальными: можно было подумать, идет королевская свита. У Игрока был целый микроавтобус, поэтому и команда набралась большая — девять человек, из них только одна женщина. Для женщин продажа энциклопедий была связана с целым рядом трудностей, поэтому даже самым способным удавалось продержаться не более двух-трех недель. Очень редко случалось, чтобы в одной команде было хотя бы две женщины. Многочасовые прогулки пешком по безлюдным дорогам, хождение по чужим домам в полном одиночестве, без всякой защиты, похотливые клиенты и непристойные шутки со стороны мужской части коллектива — все это отбивало любую охоту работать, и я подозревал, что, как это ни печально, новая девушка из команды Игрока тоже долго не продержится. И тем не менее с прошлого уик-энда, когда она впервые появилась на общем собрании, мне никак не удавалось выкинуть ее из головы.
Ее звали Читра. Читра Радакришнан. Всю прошлую неделю я то и дело ловил себя на том, что произношу ее имя вслух — лишь потому, что мне нравится его звучание. Звучание это отчасти напоминало ее акцент — мягкий, певучий, лиричный. И она была красавицей, просто потрясающей — гораздо красивее тех женщин, которые, как мне прежде казалось, были в моем вкусе. Это было заметно даже на расстоянии. Высокая, грациозная, с карамельного цвета кожей и черными волосами, собранными на затылке в хвост. Глаза ее отливали кофе с молоком, а длинные пальцы с узкими кончиками были украшены ярко-алым маникюром и тоннами серебряных колец — даже на большом пальце было кольцо. Я никогда такого прежде не видел.
Я был с нею едва знаком, и, с тех пор как она появилась в команде, поговорить нам удалось лишь однажды, но слова, сказанные тогда, прошли сквозь меня, как электрический ток. И все же, сам не знаю почему, появление этой девушки толкнуло меня в головокружительный водоворот безрассудной страсти. В нашей большой группе были и другие женщины — правда, всего несколько, а до них были и еще другие. Причем, если судить беспристрастно, попадались и куда более красивые, но ни в одну из них я почему-то не втюрился.
Волей-неволей в голову приходила мысль о том, что немаловажную роль сыграло иностранное происхождение Читры. Возможно, тот факт, что она была родом из Индии, выделял ее на общем фоне, делал непохожей на других, а потому необыкновенной, исключительной. Возможно, было в Читре и еще кое-что особенное: несмотря на всю необыкновенную красоту, в ней чувствовалась какая-то нескладность, что-то неуловимо неуклюжее — немного неровная походка, особенная манера склонять голову во время разговора, выдававшая одновременно скромность и рассеянность.
Как бы там ни было, но я оказался далеко не единственным ее поклонником. Даже Ронни Нил, который так любил посетовать на необходимость сталкиваться каждый день с «цветными», не мог отвести глаз от Читры. Вот и тогда он встал со своего стула и подошел к ней — запросто.
Он обратился к девушке совершенно непринужденно, не смущаясь и не задумываясь. Я не слышал, о чем они говорят, уловить удалось лишь слова Ронни Нила: «Привет, крошка!», на которые Читра ответила улыбкой, как будто услышала комплимент.
Меня охватило приятное чувство негодования: приятное потому, во-первых, что оно было мне знакомо, а во-вторых, потому, что не имело никакого отношения к убийству, мысль о котором мне удалось затолкать в маленькую аккуратную ячейку где-то глубоко в подсознании. Я отлично понимал, почему Читра нравится Ронни Нилу: ведь она красавица. А ему этого достаточно. Но что приятного могла Читра найти в беседе с таким откровенным придурком, как Ронни, оказалось для меня загадкой. Сама она была человеком совершенно иного склада: об этом свидетельствовали и ее спокойная сдержанность, и скептические взгляды, которые она бросала на Игрока, и исходившая от нее волнами доброта, в то время как Ронни Нил, напротив, славился своим злонравием.
Я почти ничего не знал о ней, но уже свято верил в ее ум и проницательность. Однако нельзя было забывать, что она приехала из Индии. Конечно, она жила в Америке с одиннадцатилетнего возраста — об этом я узнал во время нашего короткого разговора, на который мне удалось ее вызвать с помощью разнообразных уловок субботним вечером, в прошлые выходные. Но родилась-то она в другой стране!
Английский Читра начала изучать еще до приезда в Штаты и говорила на нем очень неплохо, хотя явно воспринимала язык немного формально, как это обычно делают иностранцы: они как будто постоянно ждут подвоха, боятся оступиться; прежде чем сказать что-нибудь, им всякий раз приходится принимать решение и вспоминать законы грамматики.