Этичный убийца
Шрифт:
Должно быть, если бы не пиво, я бы промолчал. Но пиво есть пиво.
— Отлично, предположим, что так. Но знаешь, что еще называется убийством? Погоди-ка секундочку, попытаюсь вспомнить. Ага, как же, убийство… Убийство — это убийство. Да, именно так. Это когда кто-то берет и убивает двух человек, которые живут себе и никого не трогают, врывается к ним в дом и вышибает им мозги. Да, я полагаю, это тоже убийство. У «Смите» есть альбом на эту тему?
Мелфорд устало покачал головой, как будто перед ним был малый ребенок, который никак не мог понять какую-то простую мысль.
— Я же тебе объяснил: это было не убийство, а казнь. Я их казнил.
— Угу. Только я пока не готов узнать, за что.
— Точно.
— Зато я ем мясо, значит, я нехороший человек.
— Нет, ты ешь мясо, но ты — совершенно
— Ты говоришь, издевательство и убийство, — возразил я, — но поверь, они не сажают коров в карцер и не будят их по ночам, всякий раз угрожая, что сейчас поведут их казнить. Животные просто стоят в своих стойлах, мычат, жуют сено, и, когда приходит время, их забивают. Да, живут они меньше, чем могли бы, но, с другой стороны, они ведь могут не бояться ни голода, ни хищников, ни болезней. По-моему, это честная сделка.
— Да уж, звучит очень мило. И добрый фермер навещает их время от времени, чтобы ласково потрепать по заду или, может быть, даже сбацать что-нибудь на банджо, пока скотина жует свою охапку сена. Проснись, дружище, нет больше на свете этой идиллической фермы. И я не уверен, что она вообще когда-либо существовала. Маленькие фермы поглощаются гигантскими корпорациями, и вместо них строятся так называемые фабрики, а ты знаешь, каково там? Огромные темные помещения, в которые запихивают как можно больше животных. Чтобы они могли выжить в этих невероятных условиях, их накачивают наркотиками, а для того чтобы они росли и набирали вес, их пичкают гормонами роста. Только поэтому они становятся крупными и мясистыми, хотя почти ничего не едят. А еще их кормят антибиотиками, и только поэтому они не болеют, несмотря на то что большую часть жизни лежат буквально штабелями друг на друге. И после этого ты, мой друг, грызешь свой огромный, аппетитный, сочный бифштекс; знаешь, что я тебе скажу? Ты жрешь антибиотики и бычьи гормоны роста, так что подумай сам, во что ты превратишься, если будешь есть много говядины. Если беременная женщина ест говядину, свинину или курятину, как ты думаешь, чем она при этом кормит своего ребенка? Так что все это, во-первых, нечеловечески жестоко, а во-вторых, рано или поздно приведет к биологической катастрофе невероятных масштабов.
— Ну да. Только одного не понимаю: если все мы находимся в такой жуткой опасности, то почему это никого не волнует?
— Вот именно, все мы, — повторил Мелфорд и печально вздохнул. — Вспомни, что я говорил тебе про идеологию. Все убеждены в том, что мясо — это безопасный, хороший и полезный продукт, поэтому и продолжают его есть. «Толпа хочет того, что она получает».
— «Но я не понимаю, чего хотят люди», — ответил я, заканчивая цитату.
Мелфорд удивленно взглянул на меня, и на его лице выразилось некое подобие восхищения.
— Ты слушаешь «Джем»? Молодец, сынок: значит, ты не безнадежен.
Мне хотелось огрызнуться, выпалить ему в ответ, что некоторое совпадение наших музыкальных вкусов вовсе не делает нас друзьями или сообщниками, но в то же время в глубине души одобрение Мелфорда мне было приятно. Ведь мне все-таки было семнадцать, и музыка в моей жизни значила очень многое. Я мог составить довольно категоричное суждение о человеке, исходя исключительно из его музыкальных предпочтений. Если вам нравится Элвис Костелло, «Клэш» или «Спешиалз» — мы, скорее всего, поладим. Но если я вдруг услышу, как вы напеваете «Лихого любовника» [Элвис Костелло, «Клэш», «Спешиалз» (Elvis Costello, «The Clash», «The Specials») — исполнители музыки в стилях панк-рок, ска и др. «Лихой любовник» («Easy Lover») — песня Филиппа Бейли и Фила Коллинза], — вряд ли я смогу заставить себя передать вам солонку за ужином.
— Ну ладно, а чем же ты тогда питаешься? Яйцами и сыром? — спросил я.
Он рассмеялся.
— Да нет, что ты. Чувак, я ж вегетарианец. Я не ем никакой животной пищи. Вообще никакой.
— Да ну? Это ни в какие ворота. Тебе что, стыдно эксплуатировать кур?
— Если ты докажешь мне, что куры при этом не страдают, я с радостью стану есть яйца, — ответил Мелфорд. — Но ты об этом ничего не знаешь. Этих куриц запихивают в такие тесные клетки, что им там даже голову не повернуть. Ноги и клювы у них покрыты язвами, и они страшно страдают. Может быть, даже больше, чем коровы и свиньи. Куры испытывают невыносимые мучения — возможно, потому, что они птицы, а о птицах люди заботятся еще меньше, чем о другой скотине. Пойми, в жизни этих животных нет ни одной спокойной минуты, проведенной без боли, без страха и мучений. Это если говорить о курах. Что до мужских представителей этого яйцекладущего племени, то их просто швыряют в мешки, где они выполняют свою непосредственную функцию, а затем скармливают курам. Ну ладно, хочешь, еще расскажу, как содержат коров на молочных фермах?
— Да нет, не особенно. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своей жизни. Что же ты ешь?
— У меня дома отлично оборудованная кухня, и я очень неплохо питаюсь. Но тут есть один нюанс: если ты собираешься стать вегетарианцем, а ты собираешься им стать, то тебе придется подойти к делу творчески, иначе питаться будешь очень однообразно. Зато, глядя в зеркало, ты сможешь с гордостью думать о том, что поступаешь правильно. Кстати, есть и еще одно преимущество: ты сможешь чувствовать себя выше других, и тогда у тебя развяжется язык. Ты станешь звездой всех вечеринок. — И он кивнул мне с авторитетным видом. — Поверь мне, Лемюэл, женщины обожают вегетарианцев. Они будут считать тебя очень глубоким человеком. Когда поступишь в университет и будешь упоминать в разговорах, что это ты можешь есть, а это нет, — поверь мне, женщины сами станут тебя расспрашивать, вызывать на философские беседы и восхищаться тонкостью твоей души.
Мы еще раз проехали мимо фургона, где жили Ублюдок и Карен, и убедились в том, что теперь рядом с ним никого нет — мы не заметили ни копов, ни ограждения. Так что Мелфорд выключил магнитофон и запарковал машину на узкой длинной стоянке возле закрытого магазина, химчистки и еще какого-то сомнительного заведения, именовавшегося ювелирным магазином, но похожего скорее на ломбард. Окна лавочки были забраны металлической решеткой. К телефонной будке, возле которой мы остановились, скотчем было приклеено очередное объявление о пропаже домашнего любимца — на сей раз коричневого шотландского терьера по кличке Несл.
От дома Карен и Ублюдка нас отделяло всего три квартала. Наш путь проходил по темному переулку, на который большинство фургонов выходило тыльной стороной. Температура упала градусов до тридцати, воздух был по-прежнему насыщен влагой, и по всему трейлерному парку разливалась вонь, как из переполненной параши. Но Мелфорда, казалось, ничто не могло смутить. Он легко находил проломы в заборах и участки, где нет собак, которые могли бы нас облаять, из чего я сделал вывод, что он потратил немало времени, продумывая этот маршрут. Так что, возможно, убийство Карен и Ублюдка и в самом деле не было внезапным и бессмысленным актом насилия. К нужному нам трейлеру мы подобрались с тыла, и там тоже не оказалось желтой оградительной ленты. Мелфорд достал из кармана нечто, напоминающее дешевый лучевой пистолет из какого-нибудь научно-фантастического сериала: агрегат этот состоял из рукоятки с торчащими из нее проводами различного калибра.
— Электрическая отмычка, — объяснил Мелфорд. — Очень полезная вещь.
Сосредоточенно сощурившись, он подошел к задней двери фургона, и через секунду раздался щелчок. Засунув отмычку обратно в карман, Мелфорд распахнул дверь.
Затем он достал карманный фонарик, луч которого мгновенно обежал кухню.
— Ха! — сказал Мелфорд. — Забавно. Ты только посмотри.
Я не имел ни малейшего желания снова на них смотреть и вообще был рад, что комната погружена во тьму: это спасало меня от зрелища двух наверняка уже закоченевших тел. Но я все же взглянул в том направлении, куда указывал Мелфорд, просто потому, что мне не хотелось с ним спорить. И тут я буквально оцепенел. В голове у меня мелькнула одна-единственная мысль: странным образом Мелфорд использует слово «забавно».